А посему желания Татьяниного особо никто не испрашивал, и родители погрузили ее, полуспящую, в подогнанное авто вместе с братом Сергеем.
Сергей, или Серега, как звали его родные, — юноша семнадцати лет от роду, с лицом ангела и душою черного ворона. В разговорах с ближайшими подругами Луизой и Симой Таня называла его "разлюбимым братцем", и подружки прекрасно понимали, что разлюбимым Серега может быть только в очень больших кавычках. Хоть и были они родными братом и сестрой по отцу и по матери, и даже имели одну группу крови, и один на двоих отрицательный резус-фактор, это, пожалуй, было у них единственным общим: фамилия, родители и кровь. Вот и все. Нет, еще дом.
Не дружили они с раннего детства, как говорила Таня: "С моих трех месяцев". После рождения ее несколько месяцев беспокоил животик, как это часто случается с младенцами. По этой прозаической причине бедное дитя криком кричало с утра до вечера и с вечера до утра — а как же еще оно могло показать заботливым родителям свою хворь, ведь в силу младенческого возраста говорить не умело.
Однажды маленький Сережа спросил у папы: "Что же она все время орет, уже надоела!" На что не менее уставший от крика папа пошутил: "Ну давай выбросим!" Папа не учел, что четырехлетние дети не всегда понимают взрослые шутки: малыш подошел к колыбельке и как влепил сестричке затрещину со всей своей детской силенки, на что та совершенно справедливо закатила уже настоящую истерику. Папа с округлившимися от ужаса глазами схватил сынишку за руку: "Ты что делаешь, так нельзя, она же маленькая!" На что Сережа ответил, совсем по-взрослому махнув свободной рукой: "А-а-а, все равно выбрасывать…"
Когда-то родители, смеясь, рассказали подросшим детям эту историю, которой Таня и стала впоследствии шутя объяснять свои не слишком теплые отношения с братом. Разве расскажешь каждому, как он обижал ее, еще совсем ребенка, мирно раскрашивающего картинки, дергал, щипал, давал подзатыльники до тех пор, пока она не бросала свое увлекательное занятие и не начинала мстить обидчику. А тот, добившись своего, истошно орал, изображая невинно оскорбленного. В этот момент мать фурией выскакивала из кухни и, больно шлепнув девочку по мягкому месту, резко усаживала ее за стол к прерванному занятию с обидными комментариями: "Сколько раз я тебе говорила — не трогай его!" Мама с чувством выполненного долга возвращалась к плите, Сережа ехидно хихикал в своем углу, а Таня тихо плакала от обиды…
Разве расскажешь каждому, как приходилось ей, взрослеющей девочке, донашивать Серегины рубашки и куртки с мальчуковой застежкой, когда он щеголял в новых джемперах и куртках. Разве расскажешь, как смеялись над Таней подружки и одноклассницы за эти старые мальчуковые вещи, когда после уроков каждый брал в раздевалке свою одежду: подружки — новые супермодные японские плащи из кожзаменителя, Таня — синюю потертую Серегину куртку старого советского образца с ужасными металлическими пуговицами, похожую на телогрейку из болоньи. Это потом, повзрослев, Таня поняла, что таким образом родители копили деньги на машину — жесточайшей экономией, и с их точки зрения целесообразней было купить четырнадцатилетнему Сергею красивую куртку, чтобы потом, через пару лет, она перешла подросшей Татьяне по наследству уже сильно поношенной, не совсем модной и уж совсем не девичьей. А Сергею снова купят новую, и он снова будет с ухмылкой смотреть на сестру, примеряющую его обноски, и снова больно ранит излюбленными словами "в семье не без урода", мол, я-то точно знаю, что этот урод ты…