Когда он вспоминал безобразную сцену в подъезде, как отхлестал недоступную девчонку по щекам, ему становилось одновременно гадко и страшно. Гадко, что он оказался таким подонком и смог поднять руку на женщину. Нет, не на женщину. Никак не поворачивался язык назвать Таньку женщиной. Она же девочка, кроха, такое нежное созданье. А он… Теперь презирал себя за ту низость. Вот только в тот момент он почему-то не думал, что поступает недостойно, мерзко. Тогда такое поведение казалось ему нормальным, он должен был показать девчонке, кто в доме хозяин. Показал… Теперь вот сходит с ума от страха: а вдруг действительно не простит? Вдруг это не пустая угроза, а жизненный принцип?
Теперь у Лешки не было возможности встречать Таню из школы. Да и вечерами вырываться тоже не всегда получалось. Зато в выходные приходил обязательно. Да только что толку-то? Говорить с Патычем по телефону она отказывалась, приглашения куда-либо отвергала начисто, с высокомерием, вовсе ей не свойственным:
— Я сказала: я с тобой никуда ходить не собираюсь! И не теряй зря времени. Не ходи, не звони — ты меня потерял.
Приходилось выжидать иной раз несколько часов кряду, пока она не выводила зверя на прогулку. Зверь-не зверь, скорее так, зверюлька: собака размером с тапочек, но гулять-то все равно нужно. Вот только благодаря песику и удавалось Патычу увидеть предмет своего вожделения. При личной встрече Таня была более снисходительна к обожателю, разговаривала с ним почти нормально, но без особых любезностей. При малейшем намеке на дальнейшие отношения следовал незамедлительный ответ: не старайся, не прощу.
Так как со времени безобразного избиения прошло уже больше двух лет, Патыч начал верить ее словам. Ведь сколько раз за это время он уже извинялся, и на коленях стоял в людном месте, и цветы приносил, а прощения так и не добился. И страшно было, и азарт распирал: все равно моя возьмет, все равно женой моей будешь. А червячок сомнения терзал исподтишка: накося, выкуси! Рылом не вышел, не твоего уровня невеста.
Скольких поклонников за эти два года он отучил таскаться за ней! Таня шипела на него за это, кричала, топала ногами, а Патыч знай свое дело делает: никого не потерплю рядом с тобой, так и знай! Ты моя и ничьей больше не будешь. Таня громко возмущалась, но внутри, Патыч ясно это видел, ей льстили Лешкины слова.
Время шло, подрастала Лешкина невеста, и все страшней ему становилось. Из гадкого утенка, неизвестно, чем привлекшего внимание Патыча, Танька выросла настоящей красавицей. Он и сам поражался произошедшим в ней переменам. От ее неожиданной красоты иной раз у Патыча перехватывало горло, но сказать, что такая перемена радовала его, было бы неправдой. Она ведь и раньше не больно-то его привечала. Теперь же все еще больше усложнилось. Таня — студентка, красавица, выучится — экономистом будет. А он, Лешка, кто такой? Конечно, он теперь не безработный бездельник, он — рабочий человек, но захочет ли Танька замуж за простого работягу? И пусть он со временем будет хорошо зарабатывать — он, собственно, уже сейчас многое мог бы себе позволить, если б не благоустройство квартиры, ведь уже давно не ученик, уже вполне неплохой механик, — но захочет ли она, девушка из хорошей семьи, с высшим образованием, связать себя с простым механиком, провонявшим соляркой? Сомнения росли, как снежный ком, но Патыч гнал их прочь: захочет-не захочет, какая разница? заставлю, все равно моя будет.