— Что он тебе предложил? — спросил он, как только я переступил порог.
Я вкратце пересказал содержание разговора. Виктор поморщился. Чувствовалось, что он недоволен.
— Поспешил, Александр Максимович, поспешил, — сказал он. — Ни к чему это.
— Считаешь, что мы с Фрейманом не сработаемся?
— Наоборот, боюсь, что сработаетесь, — загадочно ответил Виктор. — Тебе бы в секретную часть замом или субинспектором района, но не к Илюше. Говорил Медведеву, но он всегда по-своему поступает.
— А что ты против Фрейма на имеешь?
— Ничего. И работник хороший, и товарищ что надо. Но…
— Что «но»?
— Ветерок у него в голове. Ну, одна голова с ветерком куда ни шло, а вот когда две подберутся… Сквозняк, Саша, получится!
— Вон как! А я не знал, что ты такого мнения о моей голове.
— Ну-ну, не петушись, — подмигнул Виктор. — Я же не сказал, что ветер, а так, ветерок. И до чего ты все-таки обидчивый! Интеллигент, одним словом. Садись, потолкуем. Работка вам предстоит тяжелая, а без секретной части и шага не ступите, так что дружбу давай не портить и на правду не обижаться. А что сделано, то сделано, чего уж там говорить!
III
Здание, занимаемое Московским уголовным розыском, не было приспособлено для торжеств. И недавно оборудованный актовый зал, несмотря на свое громкое название, был явно маловат. Сюда можно было втиснуть человек сто пятьдесят — двести, но никак не пятьсот. И, протискиваясь среди плотно сидящих в проходе людей, Сеня Булаев ругал завхоза, совдеп и свою судьбу.
— Кажется, в первом ряду есть места, — сказал я, заглядывая через головы сидящих.
— Какой дурак на глаза лезет! — удивился Сеня. — Опытный вояка всегда путь к отступлению обеспечивает. А с первого ряда легко не смотаешься…
Сеня остановился и хлопнул по плечу сидящего с краю бритого толстяка в коверкотовой гимнастерке со значком «Добролета» на груди.
— Чего тебе? — недовольно обернулся тот.
— Еще спрашивает! — сказал Сеня. — По всему управлению его разыскивают, а он и в ус не дует! Жена телефон оборвала. Раз десять уже звонила: подайте моего Филиппенку, и кончено.
Толстяк неохотно поднялся.
— Пойду позвоню. Беда с этими бабами, ни минуты покоя!
— Тебе, Филиппенко, в ликбез сходить надо, — посоветовал Сеня, усаживаясь на освободившийся стул. — Какие теперь бабы? Теперь баб нет. Ликвидированы. Теперь только вполне равноправные товарищи жены остались. Уяснил?
Толстяк хотел было огрызнуться, но только махнул рукой.
— Соврал небось насчет жены? — спросил я.
— А тебя что, совесть заедает? Ему, если хочешь знать, это вроде моциона. Мне один доктор говорил: жирным первое лекарство — пробежка. Каждая верста — год жизни. Сто верст — сто лет. Пусть побегает…