— И без психологии?
— Почему? С психологией. Только она там простая, без выкрутасов, тоже нагишом. По одну сторону мы, по другую — белые. Или ты убьешь, или тебя убьют. Твоя победа — твоя правда по земле ходит, он победил — его правда победила. А почему он в тебя целится — по дурости своей или по уму, — это не рассусоливали, разве что на отдыхе, когда вшей били…
— Но сейчас-то мы не на фронте…
— На фронте, Саша. И здесь фронт, и за кордоном. И Врангель жив, и Кутепов, и Деникин, и Керенский, и бывший великий князь Николай Николаевич пролезть в императоры надежды не растерял… У всех у них, наверно, психология. Но мне до нее дела нет. Я одно вижу — держат они палец на спусковом крючке. И я свой палец с этого крючка не спускаю. Понял?
— Понять-то понял, но все у тебя слишком просто… Виктор усмехнулся:
— Не все плохо, что просто.
— А все-таки, что ты думаешь о Богоявленском?
— О его монархизме?
— Хотя бы.
— Среда, воспитание, традиции. Ну еще привычная точка зрения, о которой Думанский высказался, — на всю эту мишуру снизу вверх смотреть. Когда так глядишь, да еще на расстоянии, и Николай за наместника бога на земле сойдет: одна корона видна блестящая… Здорово этот блеск слепит! От него слепли люди и поумней Богоявленского. А идеалы… У них свои, у нас свои. Идеалы, как говорил наш гример Леонид Исаакович, точно так же, как и платье, каждый по своему вкусу, а главное — по росту подбирает.
— В общем, в лилипуты Богоявленского определяешь?
— Не в великаны же…
Выходя из кабинета Сухорукова, я столкнулся в коридоре с Фрейманом.
— Доложился?
— Доложился.
— Ну и как? Молчит, конечно, аки сфинкс? А я тебя заждался. Идем ко мне, поговорим.
— Дневник и протокол допроса прочел?
— Не та формулировка, гладиолус: не прочел, а проглотил. Ну как Петроград? Была хоть иллюминация в честь твоего приезда? Нет? И это называется петроградское гостеприимство!
Илья, как обычно, шутил, привычно сорил словами, улыбался, но глаза его оставались серьезными, даже немножко грустными. Вне всякой связи с предыдущей фразой он вдруг спросил:
— Ты внимательно прочел дневник?
— Разумеется.
— Тебе не кажется, что Думанский и Таманский, о котором говорил приказчик, одно и то же лицо?
— Таманский и Думанский? Возможно… Фамилии созвучные. Приказчик, конечно, мог недослышать. Если Богоявленский и Лохтина говорили при встрече о шантаже Думанского, это зацепка, причем основательная зацепка. Хочешь допросить по этому вопросу Лохтину?
— Сейчас послал за ней Кемберовского.
Илья прошелся по кабинету, влез на подоконник, открыл форточку.