— На работе, — подтвердил я.
— Просиживаешь кресло?
— Стул, — поправил я. — Государственный стул и личные штаны. Кресло мне еще не положено. А ты уже дома?
— Только что приехал, — сказал Валентин и со свойственной ему прямотой поинтересовался: — Зачем я тебе нужен?
— Хочу полюбоваться твоей физиономией.
— Врешь.
— Почему?
— Потому что ты корыстный человек, Белецкий.
— Тяжелый и корыстный, — уточнил я.
— Тебе что-то надо, — продолжал резать правду-матку Валентин. — Угадал?
— Угадал.
— Что?
— Ты еще не растерял свою поэтическую коллекцию?
— Нет… А что?
— Хочу посмотреть некоторые экспонаты.
— Для дела?
— Для дела. Приглашаешь в гости?
— Вообще-то говоря, я хотел сегодня писать, — сказал польщенный Валентин. — Но если для дела, то, конечно, приезжай. Даже рад буду…
— Только учти: я голоден как волк. Накормишь меня?
— Ливерная колбаса, хлеб, масло, лук, чай, — добросовестно перечислял Валентин.
— Сахар?
— Есть.
— Ну что ж, устраивает.
— Когда будешь?
— Через полчаса.
И действительно, ровно через полчаса я уже помогал Валентину резать хлеб, колбасу и протирать пластмассовые стаканы, призванные в ближайшее время заменить устаревшую стеклянную посуду и «всякий там хрусталь, фарфор и прочую ветошь».
Комнатушка Валентина чем-то напоминала мою и в то же время резко от нее отличалась. Обставленная по-спартански — лишь самое необходимое, — она была не только прибрана, но и свидетельствовала, что где-то в мире, а возможно, и совсем рядом существуют упорядоченный домашний быт, уют, а некоторые граждане Советского Союза подметают полы в канун каждого революционного праздника и даже чаще.
Стол в отличие от моего не качался, а твердо стоял на полу всеми четырьмя деревянными лапами. Мосдревовский диванчик в стиле «физкульт-привет» умилял своей поджаростью и округлыми бицепсами пружин. Прилежно и тихо вели себя стулья: они не скрипели и не стонали даже в том случае, если на них садились. Что же касается, скатерти, то я мог бы поклясться, что ее недавно стирали.
— Обуржуазиваешься, — грозно сказал я и постучал пальцем по столу.
— Что? — спросил Валентин, делая вид, что он меня не понимает.
— Обуржуазиваешься, говорю. Скатерть-то и выстирана, и выглажена, и накрахмалена, а?
— Товарищ один выстирал, — жеваным голосом сказал Валентин.
— Товарищ, значит?
— Товарищ…
— А в порядке какого поручения: партийного, профсоюзного?
Это была последняя фраза, которую мне удалось сказать в тот вечер. Валентин перехватил нить разговора и больше не выпускал ее из своих рук.
Опасаясь новых выпадов с моей стороны, он говорил без остановки. Затем, продолжая говорить, он вытащил из-под дивана два ящика с тетрадями, пожелал мне спокойной ночи и, растянувшись на диване, мгновенно уснул.