— Почему же? Согласно вашей теории, они могли воскреснуть и возродиться в любом образе. Вполне возможно, что они где-то здесь среди контрабандистов, каэровцев или налетчиков.
— Вы правы, хотя я и подразумевал духовное воскресение, — согласился Зайков. — На такое предположение мне не хватило фантазии. Куафер — только куафер. Не больше.
— Кстати, когда произошло это чудесное превращенье?
— Что вы имеете в виду?
— Воскресение вашего однофамильца куафером.
— Давно, очень давно…
— А все же?
— Вскоре после ареста, Александр Семенович.
— К тому времени, если не ошибаюсь, он уже был вторично женат? Ведь первая жена погибла в Омске в двадцать втором.
— И жена и сын…
— Простите. И жена и сын… Значит, он был вторично женат?
— Да.
— И жену звали Юлией Сергеевной?
Протянувший было руку за печеньем Зайков замер. Быстро взглянул на меня. Сделал глоток из стакана, скривил губы:
— А чай-то остыл, Александр Семенович…
— Я подогрею.
— Не утруждайтесь. С вашего разрешения я это сделаю сам.
Он включил электроплитку. Темные витки спирали порозовели, затем стали красными.
— Быстро накаляется… Хорошая плитка. Вы ее тоже из белокаменной привезли?
— Нет, не из белокаменной.
Зайков бесшумно поставил чайник, посмотрел в окно, где заходящее солнце окрасило охрой остроконечный колпак Архангельской башни, а густая тень монастырской стены легла на лед Святого озера.
И я подумал, что он, наверно, очень любит Юлию Сергеевну, эту хрупкую женщину со злыми глазами, которая совсем неплохо приспособилась к жизни. Мне она не показалась ни красивой, ни умной. Мещанка, мелкая хищница.
Юлия Сергеевна, Шамрай, Зайков и неизвестный — треугольник, обогатившийся четвертым углом…
Зайков молчал. Вокруг глаз темнели тени. Дряблая кожа под подбородком, жилистая худая шея, обвислые брыли щек…
Почему мне раньше казалось, что он выглядит моложе своих лет? Куда там моложе — старше! Изжеванный, измусоленный жизнью человек. Старик, полюбивший молодую женщину. Древняя, как мир, история, которой куплетисты посвящают веселые песенки, хотя смешного здесь не так уж и много. Увы, Иван Николаевич, осина вам не помогла: Диана в Машку не превратилась. Еще никому не удавалось прожить вместо одной жизни десять. Годы, судьбу и историю не обманешь. Да и самого себя тоже трудно обмануть, хотя вы довольно искусно пытаетесь это сделать.
Зайков снял закипевший чайник, разлил чай, поставил передо мной стакан.
— Мне бы не хотелось говорить о Юлии Сергеевне…
— Знаю, Иван Николаевич.
— Если бы вы больше не упоминали ее имени, я был бы вам очень благодарен. Более неприятную для меня тему трудно избрать…