Чарльз наблюдал за мужчиной, экс-россингхемским учеником, пьяницей и педерастом, который оплачивал счет дождем мелких монет. Он шарил в глубине кармана, пытаясь найти последние недостающие десять пенсов, и Чарльзу необходимо было собрать все мужество, чтобы не броситься наутек
Сад леди Арабеллы был по-прежнему белым, все еще свежим и цветущим даже в августе. Русская виноградная лоза с сочными листьями густо заплетала беседки и шпалеры, последние летние белые фиалки продолжали цвести среди каменных плит, которыми были вымощены тротуары, и в бордюрах вместе с маргаритками и белым душистым табаком. Джон сидел на каменной скамье, любуясь цветами. Спинка скамьи была украшена резьбой — девушки и львы, а подлокотники — металлическими штампованными листьями, которые весной и осенью покрывались от влажности зеленой плесенью, но сейчас она высохла, превратившись в бурую пыль. Плечо тупо ныло, как при ревматизме. Джон пришел сюда в надежде заглушить боль, как физическую, так и душевную.
Чтобы неожиданно столкнуться с полицией, лучшего места в Февертоне, чем Хартлендские Сады, не было. Ряд окон полицейского участка, непрозрачных, вводящих в заблуждение, смотрели прямо на ворота Садов…
Мужчину и женщину, которые говорили с ним в полицейском участке, он раньше никогда не видел. Им от него многого не требовалось, только чтобы просмотрел заявление, которое делал шестнадцать лет назад, снова подтвердил его и добавил что-нибудь, если, конечно, было что добавить. Имя сестры всегда вызывало боль, а сейчас добавилось еще и странное замешательство. Но все было уже позади и заняло в целом минут пятнадцать. Сегодня — четверг, и весь остаток дня, жаркого и солнечного, принадлежал ему. Он сидел на солнышке и смотрел на цветы, удивляясь, что белые бабочки снова порхали над цветами, как будто договорились с ним заранее встретиться здесь.
…Из центрального склада в Бристоле выслали замену скворцу, и в прошлый понедельник ее отвезли Гэвину. Сделала это жизнерадостная краснощекая молодая женщина. Она входила в команду садовников, занимающихся открытыми для публики скверами и парками.
— Деревья — это мое поле деятельности, — сказала она Джону, и это показалось ему довольно забавным.
Преемником Геракла был снежно-белый и молчаливый какаду…
Джон откинул голову на каменную ногу льва и подумал, что теперь он потерял свою сестру навсегда. Он не сможет говорить о ней ни с кем, как говорил раньше — с трепетным благоговением и печалью. Все перечеркнуто новым ее обликом и абсурдным ложным признанием Марка Симмса, которое он так доверчиво принял на веру. Теперь это будет неотделимо от воспоминаний о Черри, о ее жизни и смерти.