Шел дождь. Анна Хидден встречала Жоржа Роленже на пристани.
Он сошел по мосткам, с мокрой головой, ссутулившись под большим черным кожаным рюкзаком.
В трех метрах от сходней, в черном «фиате» доктора Радницки находилась – и Жорж тотчас заприметил ее – маленькая девочка; она стояла на заднем сиденье, глядя в туманную даль. У нее было убитое, печальное личико. Она смотрела на дождь, барабанивший по стеклу машины, по плитам набережной.
Когда она их увидела, ее лицо мгновенно преобразилось, радостно засияло. Она принялась изо всех сил барабанить кулачками по стеклу. Анна улыбнулась ей, открыла дверцу, познакомила ее с Жоржем, который ужасно смутился.
Так начались страдания Жоржа Роленже.
Он не любил детей, ибо понятия не имел, как с ними обращаться.
Но вдобавок он проникся ревностью, бурной, злой, неодолимой ревностью, обуявшей его в тот самый миг, когда Анна и девочка обнялись на его глазах, под дождем, еще не захлопнув дверцу машины.
Потом его охватила неприязнь, если не сказать ужас, по отношению к острову, а может быть, и к самому морю.
А мелкий дождик все моросил и моросил.
Улочка, по которой они шагали, была усеяна крупными камнями, скользкими от дождя. Их мшистое одеяние насквозь пропитала вода.
Тропинка, ведущая наверх, к вилле, превратилась в сплошное болото. Жорж едва не упал. Взбираться по этой крутой и скользкой дороге было почти невозможно. Однако здесь росли миндальные деревья. И розы.
Жорж робел не только перед маленькой Магдаленой, его пугал также итальянский язык.
– Ты видишь, как я здесь счастлива! – повторяла Анна.
А он косился на Магдалену, прижавшуюся к ее животу.
И видел только дождь, повсюду один только дождь.
* * *
Ему категорически не понравились рестораны острова.
* * *
Ливни возобновлялись каждые четверть часа.
– Ну вот, опять льет, – сказал булочник Анне.
– Ну вот, опять льет, – повторила Магдалена, передразнивая его интонацию (у нее начался новый языковой период подражания).
Ливень хлестал так жестоко, что Анна не решалась выйти из булочной.
Жорж поджидал их снаружи, в плаще, в черной нейлоновой шляпе, с нераскрытым зонтом в руке; он стоял на другой стороне улицы, перед семинарией Искьи; вид у него был осоловелый.
* * *
Ему очень не нравилось уединенное расположение дома с голубой крышей, а особенно грязная и не всегда доступная тропа, ведущая наверх. Он объявил Анне, что этот бретонский дождь над этим бретонским морем наводит тоску на человека, который когда-то не без причины сбежал из Бретани. И, к величайшей обиде Анны, перебрался от нее в отель. Теперь он проводил большую часть времени вдали от нее, в порту и многочисленных приморских кафе. В перерыве между двумя дождями он вытаскивал свое белое пластмассовое кресло на набережную, чтобы воспользоваться редким солнечным теплом и получше разглядеть моряков, отплывавших в челноках или моторках от парусников, которые уходили на дальний рейд. Смотрел, как высаживаются на берег туристы, как швартуются шхуны. И подремывал, или скучал, или напивался, или грезил.