– Синьора! Синьора! – крикнула моя подруга.
– Может, она просто отдыхает на воде, – пробормотал я, вглядываясь в темнеющее на морской глади тело.
Но пловчиха – живая или мертвая – не отвечала на призывы Жюльетты.
Жюльетта встала к рулю, и яхта подошла ближе. Мы находились в открытом море, к востоку от Анакапри. Женщина по-прежнему не реагировала на оклики.
– Она не двигается. И глаза у нее закрыты. Давай!
– Разверни-ка яхту еще немного.
Я нырнул, вернее, спрыгнул в воду.
И осторожно подплыл к колыхавшемуся на воде телу.
– Синьора!
Она не открыла глаза, но ответила – по-французски, едва шевеля губами:
– Я больше не могу. У меня ужасная судорога.
Я ответил, также по-французски:
– Тогда не двигайтесь.
На это она прошептала, слегка раздраженно:
– Я уже давно лежу здесь и не двигаюсь. У меня глаза горят огнем.
Я подсунул руку ей под плечи. Поднырнул под нее. И так, держа ее тело на своей спине, медленно добрался до яхты.
– Позвоните в Неаполь, доктору Радницки, – попросила она после того, как мы втащили ее на борт.
Жюльетта набрала на своем мобильнике номер, который назвала ей женщина.
Она была страшно бледна. Сначала бессильно растянулась на досках палубы. Потом приподнялась на локте.
И наконец попыталась сесть. Я помог ей прислониться спиной к борту.
– Как вас зовут?
– Шарль Шенонь.
– Спасибо. Вы спасли мне жизнь.
– А как ваше имя? – спросил я ее.
– Анна Хидден.
– Вы музыкант?
– Да.
– Я вас знаю.
– Да и я вас знаю.
– Ах, вот как!
* * *
На краю набережной уже ждала «скорая помощь» и доктор Радницки.
Возле машины стояла маленькая девочка, она внимательно, но без всякого огорчения наблюдала за происходящим. Похоже, ей все это было просто интересно.
На террасе кафе перед прогулочным портом попивал эспрессо хозяин бюро проката фортепиано.
Напротив него сидел священник из приморской часовни, в сутане, и пил кока-колу прямо из бутылки.
В углу, слева от входа в кафе, возле газетного киоска, какой-то субъект с гладко выбритым, худым, морщинистым лицом курил, откинувшись к стене. Он выглядел почти стариком: лысая макушка, редкие светлые волоски над ушами, круглые очки в железной оправе, большие белесые глаза. И жиденький, почти беззвучный голос – это когда он говорил. Но говорил он так мало, что окружающие давно забыли, кто там сидит в закутке. Он выпускал дым изо рта маленькими облачками, потом снова долго затягивался сигаретой, полуприкрыв глаза. Ему предстояло умереть. Это был я.
* * *
– Простите меня! – воскликнула Анна.
Она резко встала из-за стола и покинула ресторан.
– Что это с ней? – спросил я доктора Радницки.