Ника, конечно, поступила некрасиво. Удрала, не дождавшись окончания инаугурации. Но ее можно понять. Во-первых, издергалась, устала, во-вторых, смерть Ракитина для нее серьезное потрясение. Как бы ни было неприятно, но приходится это признать.
Другая на ее месте поплакала бы от души по другу юности у любящего мужа на плече и успокоилась. Но Ника не может плакать на плече. Она вообще крайне щепетильна во всем, что касается проявления чувств. Со стороны она кажется совершенно рассудочным, не просто холодным, а ледяным человеком. Умеет держать себя в руках, вернее, в ежовых рукавицах. Ей стыдно даже на минуту стать кому-то в тягость, нагрузить кого-то своими проблемами.
За это стоит сказать спасибо ее сумасшедшей мамаше. Ника выросла удивительно удобным для совместной жизни человеком. Она убеждена, что ей никто ничем не обязан, и благодарна за самые примитивные проявления заботы и внимания. Но это надо было разглядеть. Грише удалось, он отлично разбирался в людях.
Она была еще совсем юной, а многие уже робели перед ней. Никто, даже Ракитин, не догадывался, что на самом деле она слабенькая, мягкая, и достаточно погладить ее по головке, чтобы осыпалась ледяная корка, упали с тонких рук грубые ежовые рукавицы. Гришку и тогда, в юности, и до сих пор, с ума сводило это странное сочетание внешней ледяной выдержки и внутреннего нежного, нервного жара.
В Нике было все – сила и слабость, легкая, головокружительная женственность и жесткий мужской интеллект. Когда он впервые увидел худенькую до прозрачности девочку с холодными, умными, совершенно взрослыми глазами, она показалась далекой, неприступной, невозможной для него, провинциального грубого медведя. Однако сразу что-то звонко и больно щелкнуло внутри, словно включился механизм древнего охотничьего инстинкта.
Ей было восемнадцать. Ему двадцать два. В доме Ракитиных, в уютной вечерней гостиной, где гостей собралось, как всегда, не меньше десятка, он то и дело воровато косился на точеный профиль, разглядывал, как бы прощупывая осторожными жадными глазами длинную тонкую шейку, надменно вздернутый подбородок, бледный высокий лоб, прямые, светло-русые, гладко зачесанные назад и заплетенные в короткую толстую косу волосы.
«Вот эта, – весело сообщил он самому себе, – станет моей женой». И не ошибся. Стала. Правда, не сразу, только через долгих девять лет. Но он умел ждать и добиваться поставленной цели. А главное, он никогда не ошибался. Никогда в жизни.
Гриша знал, что сын известного пианиста любит Нику Елагину с шестнадцати лет, слышал, что они вроде бы даже повенчаны в церкви, с легкой руки религиозной Никитиной бабки, и никто уже не может представить их врозь. А Гриша Русов, сибирский парнишка, молчаливый, угрюмый, немного закомплексованный, забредший в гостеприимный дом Ракитиных совсем случайно, уже представил их врозь, этих нежных голубков-неразлучников, Нику и Никиту. Представил так ясно, так живо, что даже зажмурился, быстро сглотнул, двинув кадыком, и облизнулся.