На следующий день после смерти Марко слуги Дария и Джованни были выдворены из дома, мой отец назвал их соучастниками преступлений и пригрозил, что им прижгут лица каленым железом, если они когда-нибудь дерзнут открыть свои клювы и сказать что-нибудь обо мне и Марко. Они удалились, раболепные и до смерти напуганные. Я переехала обратно в дом своего отца и по законному праву получила назад свое приданое, я могла снова выйти замуж, но я не собиралась этого делать, об этом уж я позаботилась. Я была настроена против мужчин, я считала их низкими чудовищами и не хотела иметь с ними ничего общего, я дала себе обет во имя Господа никогда больше не смотреть им в глаза, – только не в глаза, вместилище души.
Весь первый год после смерти Марко, пока мне положено было носить траур, отец пытался поговорить со мной о новом браке в интересах семьи, нашего имени, положения, моего приданого, нашей собственности и прочих подобных вещей, особенно принимая во внимание позор Квирины, но я привлекла на свою сторону сестру, и мы просто повторяли: «Монастырь. Монастырь!» И это значило, что я скорее пойду в монастырь. Или я начинала рыдать и говорила, что скорее умру, и отцу приходилось просить меня не заламывать руки и не устраивать сцен, это было неуважением к нему. Он также говорил, мол, какая жалость, что я не выхожу замуж, ведь я все еще самая привлекательная женщина в городе, но когда я оставалась одна и начинала все обдумывать, я часто недоумевала, о чем он думал на самом деле (хотя, естественно, я не спрашивала), когда смотрел на меня и вспоминал мою поруганную добродетель. О небеса, если он представлял себе эту картину, как он мог смотреть на меня? Это должно быть тяжело для отца, даже страшно, и, может, поэтому он сменил тактику и заговорил о том, что с моей внешностью и великолепным приданым он мог бы легко выдать меня замуж в почтенную старую семью из Виченцы или Падуи. Или как насчет того, чтобы выйти замуж за придворного, из Феррары или даже Милана? Несколько лет назад он часто ездил в эти города в качестве посланника и знал там много людей. Но я умоляла его даже не думать о браке. Я прекращала плакать и стояла на своем, я напоминала ему, что у его братьев много сыновей и внуков, что означало, что семейная собственность вне опасности, и со временем я стала полезной дома, я навела порядок в хозяйстве, следила за слугами, покупками и едой, следила за бельем и рубашками сира Антонио (мне найдется мало равных в рукоделии), и я взяла на себя ведение счетов по ферме и домам, аренде лавок и открытых торговых мест. Он вскоре начал понимать, как полезно держать меня при себе, моя практическая сметка компенсировала чрезмерное благочестие Квирины, и теперь он мог ежедневно уходить из дома, не заботясь о хозяйстве, и полностью отдаться делам во Дворце.