События развиваются, как и было задумано. Наши наряды — в полном порядке, бумаги — тоже, а шпионка, должным образом связанная, покоится в гробу с несколькими дырками в крышке для вентиляции.
Вперед!
Катафалк повсюду вызывает почтение. Машины уступают нам дорогу, а немецкие солдаты даже берут под козырек. Патрули, останавливающие нас, быстро просматривают бумаженции, и мы продолжаем нашу зловещую прогулку.
Все шло хорошо, пока мы не подъехали к Генту, где нам попался весьма серьезный патрульный пост, офицер которого, даже не взглянув на бумаги, потребовал показать гроб.
Вот тут, пожалуй, я струхнул порядком и, скатывая ящик по рельсам катафалка, подумывал, не ослабила ли веревки эта мразь Тереза — дернется, и нам каюк.
Офицер осматривает гроб.
— Открывайте! — коротко приказывает он.
Мне показалось, что в горле у меня комом встал пакет ваты. Прикидываюсь пораженным:
— Но это невозможно, господин офицер, вы же видите, здесь пломбы. Если я их сорву, у меня будут ужасные неприятности с семьей покойного. Вы ведь знаете, они как свихнулись все со своими принципами.
Тот пожимает плечами, как бы говоря, что разгневанные родственники волнуют его меньше всего на свете.
— А если тот человек внутри не мертв? Вдруг это террорист, которого вы прячете?
С усилием выдавливаю слабое подобие улыбки:
— Вы, наверное, шутите — я лично присутствовал при том, как его укладывали.
Такая наивность отметает последние подозрения, и офицер нехотя протягивает:
— Ну ладно…
И только я приготовился втолкнуть гроб в катафалк, как рядом с нами останавливается черная машина с передним приводом. За рулем — человек, в котором трудно не узнать (кожа моя съеживается, как дешевая рубашка после стирки) шефа ля-паннского гестапо Ульриха. Я натягиваю кепку по самые брови и кривлю морду в безумной надежде хоть слегка изменить внешний вид.
Ульрих заговаривает с офицером, который, резво отдав ему честь, как важной птице, сразу становится подобострастным. До чего же эти вояки дрейфят перед гестапо; наверное, мало кому на свете оно внушает такой страх.
Выйдя из машины, гестаповец с той же недоверчивостью оглядывает гроб. Ё-моё, в чем дело?! В этой деревянной коробке нет ничего особенного, они же на нее уставились, будто это могила Наполеона!
Внезапно Ульрих вынимает револьвер и не спеша стреляет четыре раза, равномерно располагая отверстия по всей длине гроба.
— На всякий случай, — бросает он в мою сторону, не удостоив и взглядом. Должно быть, моя внешность ничего ему не напоминает. Тем лучше…
— Можете ехать, — жестко произносит офицер, видимо не одобряющий подобных методов.