— Было бы за что, — пробурчал Том, морщась и потирая руку. — Можно подумать, я что-то почувствовал через твой дурацкий халат и джинсы.
— Значит, за намерение, — леденящим тоном процедила Джессика. — Сделаешь это еще раз, намажу твою физиономию такой дрянью — тебя потом неделю будут принимать за брата-близнеца Фредди Крюгера.
— А тебя уволят.
— Черта с два. Скажу, что у тебя неожиданно обострилась давняя аллергия.
Том помрачнел и не проронил ни слова, пока она колдовала над его лицом. Сдергивая накидку, Джессика не могла не позлорадствовать:
— Вот и умница. В кои-то веки ты помолчал, а я поработала спокойно. Какое счастье, что через несколько часов все закончится! Отправлюсь домой и отдохну наконец от твоей трескотни.
Вместо ответа Том оскалил клыки и издал душераздирающий звук — нечто среднее между стоном заживо погребенного и волчьим воем. Джессика непроизвольно отскочила.
— Получается! — удовлетворенно заметил Том, вылезая из кресла. Он посмотрел на Джессику сверху вниз и щелкнул пальцами. — Все-таки я что-то могу! Будем считать, мы квиты.
Солнце поднялось довольно высоко, но только что проклюнувшееся лето чувствовало себя еще не вполне уверенно: хотя день обещал быть жарким, пока было по-утреннему свежо. Джессика накинула джинсовую куртку, нацепила неизменные черные очки и двинулась к машине. Краем глаза она видела, как Том, скрытый в тени массивного автофургона, перевозящего осветительную аппаратуру, экспансивно объясняется с одной из занятых в съемках девочек. Вот он принял из рук собеседницы какую-то записочку и поцеловал в щечку. Джессика отвернулась. На переднем сиденье обнаружилась забытая бутылка с минералкой. Джессика со вздохом отвинтила крышку, глотнула чуть солоноватую воду и едва не поперхнулась: в окошко вдруг вплыла ветка с клейкими, нежно-зелеными ароматными листьями.
— Приветик! — заявил Том, чья голова не замедлила появиться вслед за веткой. — Хотел в знак примирения подарить тебе цветы, но передумал: слишком банально. А этот сук тоже можно поставить в вазу, сесть рядом и воображать, что ты в лесу.
— Зачем ты ломаешь деревья, гадкий мальчик? Никто не видел? Посмотри, эти листочки только распустились. Они тоже хотели пожить — хотя бы месяца три, до осени. А ты их приговорил.
— Да… — задумчиво протянул Том, крутя ветку в пальцах, — чувство прекрасного у тебя несомненно имеется. Но и в процессе умирания есть своя меланхолическая прелесть. Кажется, это не мои слова. Это точно не мои слова! Откуда же я их знаю?.. Но вообще, я не об этом. Ты не подбросишь меня, а?