Взглянув на изображение коня кошмаров, Шури отошла от Меррипена и дала ему знак одеваться.
— Кто этот человек? — спросила она, кивнув в сторону Кэма.
— Один из моих товарищей, — пробормотал Меррипен, употребив слово, которое в их языке использовали для описания члена группы, связанной не обязательно кровным родством, но состоящей из людей, близких друг другу.
Одевшись, Меррипен без церемоний спросил:
— Что случилось с племенем, Шури? Где барон?
— В земле, — сказала женщина тоном, выдававшим полное отсутствие уважения вдовы к покойному. — А племя рассеялось. После того как племя увидело, что он сделал с тобой, Кев… после того как он заставил нас уйти, оставив тебя умирать… с этого времени все пошло прахом. Племя больше не хотело иметь такого вождя, и гаджо в конце концов его повесили. Когда застали делающим вафадо лувву.
— Что это такое? — спросил Кэм, не понимая.
— Фальшивые деньги, — сказал Меррипен.
— До этого, — продолжала Шури, — барон попытался превратить нескольких мальчишек в ашарайбов, чтобы те драками зарабатывали деньги на ярмарках и балаганах, но никто из них не мог драться так, как умел ты, и их родители не позволяли барону заходить слишком далеко. — Пронзительный взгляд ее черных глаз устремился на Кэма. — Барон называл Кева своим бойцовым псом, — сказала она, — но с собаками обращались лучше, чем с ним.
— Шури, — скривившись, пробормотал Меррипен, — ему ни к чему знать…
— Мой муж хотел, чтобы Кев умер, — продолжала она, — но даже цыганский барон не осмелился бы просто взять и убить его, поэтому он морил мальчишку голодом и заставлял драться, когда у того не было сил, и не давал ему ни бинтов, ни лекарств, чтобы лечить раны. Ему ни разу не дали одеяло, лишь соломенный матрас. Украдкой мы таскали для него еду и лекарства, чтобы барон не видел. Но защитить его было некому, беднягу. — Взгляд ее сделался укоризненным, когда она вновь обратилась к Меррипену. — И помогать тебе было нелегко, когда ты в ответ лишь огрызался. Ни разу ты не сказал никому спасибо, ни разу даже не улыбнулся.
Меррипен молчал. Отвернувшись, он застегивал жилет.
Кэм поймал себя на мысли, что это хорошо, что барон уже мертв, поскольку испытывал сильнейшее желание добраться до ублюдка и собственноручно убить. И Кэму не понравилось то, что Шури осуждает Меррипена. Не то чтобы Меррипен был образцом любезности и обаяния… но после такого беспросветного детства настоящим чудом было уже то, что Кев оказался способен вести жизнь нормального человека.
Хатауэи не просто спасли ему жизнь. Они спасли его душу.