— Да, здесь не разгуляешься, — протянул Мишка. — Кстати, что тот парень, ну, которым в комитете две сороки возмущались, натворил?
— Шемякин?
— Он самый...
— Станок запорол.
— Ух ты... Что же ему теперь будет?
— Неприятно, конечно, но, как говорится, не смертельно. Рано его самостоятельно за станок поставили, вот он и попал в историю. Прикрепим к нему наставника, кадрового рабочего, пусть еще подучится. Я его знаю, Шемякина, у него действительно все случилось от неумения, а не от лени или разгильдяйства.
— Добрая ты, — неожиданно сказал Мишка.
— Не очень, — нахмурилась Тоня. — Шемякин убыток, конечно, возместит. Добренькой за счет государства быть нельзя, понятно, Миша?
— Ясно-понятно.
Тоня проводила Мишку до проходной. Они по дороге поговорили о том о сем. Мишке не хотелось уходить, но Тоня начала спешить, поглядывать на часы.
— Извини, Миша, — наконец прямо сказала она. — Мне пора в комитет, ребята, наверное, уже заждались.
— Спасибо, Тоня, — смущаясь, поблагодарил Мишка. И решился, ломким от волнения голосом спросил: — Если я еще к тебе приду, ничего?
— Давай приходи, — пригласила Тоня. — Только предварительно позвони мне. Запиши телефон.
Она продиктовала номер телефона, протянула руку:
— Пока.
Инна монотонно приговаривала:
— Руки в стороны, корпус прямо — вдох; руки вниз, расслабиться — выдох. — Она делала небольшие паузы, чтобы Андрей успевал «руки в стороны», «руки вниз»...
Андрею первый раз разрешили делать лечебную гимнастику стоя, а не медленно двигать руками-ногами на стуле.
— Руки в сторону — вдох, руки вниз, наклон корпуса — выдох.
Для него это было большое достижение, вроде бы еще один шаг к той нормальной жизни, когда он, вскакивая по утрам, до пота таскал гантели, орал от восторга под холодным душем, размахивая на ходу кейсом, мчался к троллейбусу. В той, оставшейся за странной, внезапно возникшей чертой, жизни он никогда не думал о нагрузках на сердце, мог сутками не спать, поглощать слоновьими дозами крепчайший черный кофе, после напряженного дежурства в редакции где-нибудь к часу ночи ввалиться к приятелю, веселиться до утра, чтобы к десяти снова бежать в редакцию и писать свои очерки, править авторские материалы. В голосе у Инны были безразличие и тоска.
— Руки в стороны — вдох, подтянуть согнутую ногу к животу — выдох...
Тогда он просто не смог бы вообразить, что гимнастику нужно делать в кровати или на стуле, а от быстрого движения смещается пространство и пол становится шатким, колеблющимся. Анечка, которая почти всегда была рядом, заклинающе уговаривала: «Осторожнее! Очень прошу, осторожнее!» Когда он сделал первый шаг по палате, Анечка, и Людмила Григорьевна, и строгая Виктория Леонидовна смотрели на него с гордостью. Виктория Леонидовна сказала: «Ну вот и пошагал лейтенант». Анечка светилась праздничной улыбкой, а Людмила Григорьевна удовлетворенно кивнула: больной встал на ноги. Для них это был особый, хороший день, ибо они знали, что молодой журналист вполне мог «шагнуть» и по другую сторону черты.