— А мои на Украине остались, — вступил в разговор воентехник второго ранга А. С. Гончаренко. — Тоже молчат.
— Утешать не стану, — сказал Павлов. — Злее драться будете. А чем смогу помочь — помогу. Милюков, сегодня же собери у наземного состава данные о родных, оставшихся в тылу врага. Через партизан попробуем навести справки. Наши ведь летают и к белорусам, и на Украину, и на Орловщину. Еще просьбы есть?
— Есть, — сказал Гончаренко. — Может, это не по вашей части, но не хватает у нас инструмента. Подъемников нет, самолет вывесить не можем, шасси проверить…
Павлов внимательно слушал. А перечень того, что нам не хватало для обслуживания и ремонта Ли-2, складывался длинный. «Неужто запомнит?» — подумал я.
Запомнил. Через три дня, ранним утром, когда мы заканчивали регламентные работы, на аэродроме совершил посадку самолет. Подрулил, затихли двигатели.
В форточку кабины высунулся совсем еще юный командир экипажа:
— Вы, что ли, нищенствуете без инструмента? Разгружай, братва. Подарок из Монино, с центральной базы. Говорят, комиссар у вас — деловой мужик.
Позже мы узнали: Павлов сдержал свое обещание, отправил запросы на те семьи, что остались в оккупации.
А слухи оказались верными. В конце мая по заданию командования авиации дальнего действия (АДД) девять экипажей полка под командованием Б. П. Осипчука были переброшены на прифронтовые аэродромы подскока. На этих же машинах, для технического обслуживания и подготовки их к полетам, вылетели инженеры и техники.
На нас легла задача доставки грузов окруженным частям Красной Армии в районе города Изюм. Работать пришлось вначале с аэродрома под Валуйками, потом — с аэродрома Хреновое. Фронт был рядом. Глухой его гул не затихал ни днем, ни ночью. Обстановка складывалась тревожная, близость врага заставляла нас быть осторожными и бдительными. Фашисты разворачивали наступление на Валуйки и Купянск, наше присутствие они заметили быстро и начали бомбить аэродромы. Истребителей на этом участке фронта явно не хватало, и «Хейнкели-111» безнаказанно и методично сбрасывали бомбы туда, где по их расчетам стояли Ли-2.
Солнце, словно приклеенное к раскаленной голубизне, неподвижно висело над горизонтом. Дни стояли ясные и мучительно длинные. Милюков взглянул на часы.
— Сейчас пожалуют, — сказал он. — Полдник закончился.
Бомбили нас с точностью хорошо отлаженного механизма. Вот и теперь Василий не ошибся. Низкий, давящий гул возник в голубизне, белые шапки редких зенитных разрывов обозначили маршрут бомбардировщиков с крестами на крыльях.
— Воздух! — крикнул Гончаренко, и мы сползли в щель. От былого пренебрежения к земляным работам ни у меня, ни у ребят, прилетевших со мной — В. П. Милюкова, А. С. Гончаренко, И. П. Карпущенко, А. С. Кравченко, — не осталось и следа. Узкую глубокую Щель мы вырыли после первой же бомбежки. Теперь я стоял, прижавшись к земле, и тоскливо ждал первых разрывов. К бомбежке привыкнуть невозможно. Абсолютное бессилие перед металлом, рвущим в клочья лес, людей, машины, цветы, выводит из себя. Но ничего, кроме покорного ожидания конца этой пытки, придумать невозможно. Для меня же бомбежки были двойной пыткой — давала о себе знать контузия, и от разрывов начинала болеть голова.