) Хотите еще немножко истории?
Жена (качает головой, улыбается краем рта). Нет.
Любовница (так же). Нет, пожалуй, нет.
Врач (с трудом подымаясь). Что ж, тогда я пойду назад. Если захотите еще что-нибудь услышать, дайте мне знать. Я с удовольствием вам расскажу. (Идет к ширмам, проходя мимо Дочери, лежащей на диване.) Голова болит? (Идет дальше.)
Дочь (вскакивает, вполголоса). Ну, знаете ли! (Ни к кому не обращаясь.) Я тоже буду в солярии. (Выходит, хлопнув дверью.)
Молчание.
Жена (Любовнице, мягко). Что же вы будете делать?
Любовница (с печальной улыбкой). Не знаю. Я думала об этом, конечно, но ничего не могу придумать. Я не пью — и слишком стара для наркотиков. Я думала уехать куда-нибудь, поездить по тем местам, где не бывала раньше, где мы с ним не бывали, но и против этого много возражений. Чего я хочу: забыть или вспоминать? Бередить раны или трусливо бежать от боли? Возможно, лучше не делать ни того ни другого. Хотя, конечно, что-то делать нужно. Печальнее всего то, что я столько их перевидела. Женщин, внезапно потерявших своих мужчин, — они возвращаются туда, где бывали вместе, сидят на верандах, смотрят по сторонам, будто ждут, чтобы их узнали; можно подумать, что публика в Каннах та же, что и в тот год, и что сейчас к ним кто-нибудь подойдет и поздоровается. Они одеваются слишком броско, чего никогда не допустили бы раньше; в три часа дня на них уже вечерний туалет, и драгоценности, и грим, который хорош для полутемного бара, а не для яркого солнца. Заметьте, я говорю не о тех женщинах, которые опустились, махнули на все рукой, нет, я говорю о женщинах, которые держатся, они живут с постоянным чувством недоумения, словно что-то не так, только они сами не знают, что именно. А дело в том, с чем они никак не могут примириться, в том что настоящее — это не прошлое и что теперь им все нужно решать самим и некому доверяться. А иногда они ездят группками по три-четыре женщины, и это еще хуже — маленькие отряды растерянных вдов, говорящих о своих мужьях так, словно те отправились в клуб или на холостую пирушку. В этом есть какая-то грубость; неуважение к себе, в конце концов. Я, конечно, уеду. Это я знаю. Но не туда, где я никогда не бывала. Боль бывает разная, и приехать туда, где ты была не одна, все-таки должно быть легче, чем туда, где ты уже никогда не сможешь… Скорее всего, я сделаю так: буду ездить по тем местам, где бывала раньше, где мы бывали вместе, но как бы со сдвигом, словно не в фокусе. В Довиль я поеду в октябре, когда там открыт лишь один отель, и в серые непогожие дни, закутавшись получше, буду подолгу гулять по набережной. Я проведу неделю в Копенгагене, когда «Тиволи» закрыто, а рождество — в Венеции, где, как я слышала, в это время всегда идет снег. А может, поеду в Берлин посмотреть на стену. Мы там были вместе, когда ее возводили. Много что можно делать и в то же время так мало. (