— Думаю, причина весьма серьезная. Иначе бы ты не стал среди белого дня над лесами и полями шастать, глаза ярким светом портить. Так зачем о ней спрашивать? Сам скажешь, когда посчитаешь нужным.
Птицечеловек громко расхохотался, заухал-загукал и руками, будто крыльями, себя по бокам похлопал.
— Ну надо же! И когда ты успел эдакой серьезности набраться? Прежний Владигор, помнится, терпеливостью не отличался, все вперед норовил забежать.
— Верно, Филька, — вздохнув, согласился с ним Владигор. — Но ведь прежний кем был? Сперва мальчишкой, учеником чародея, затем — предводителем мятежной ватаги, мечтавшим восстановить справедливость в любимой вотчине. А теперь… Теперь, дружище, мне словно пять пудов камней на руки-ноги навесили. Ведь заранее знал, что трудно будет княжеством править, — не знал только, что так трудно.
— Это понятно, — кивнул Филимон. — Но сдается мне, что не только княжеские заботы на тебя давят. Есть и другая тяжесть на сердце, не так ли? Впрочем, можешь не отвечать. Я за тебя скажу, в чем тут дело.
Владигор с нескрываемой иронией посмотрел на Фильку:
— Уж не научился ли чужие мысли читать? Белун говорил…
— …что этому обучиться всякий может. Но я не пробовал. Однако не нужно быть ясновидцем, чтобы в твоих печалях разобраться. Достаточно поглядеть, как ты в битву рвешься и себя же сдерживаешь. С каким азартом за дружинниками следишь, высматривая новинки в их владении оружием. Сколь часто готов себя подставлять, рискуя жизнью, лишь бы вновь ощутить биение крови в отважном сердце. И вот что я за этим вижу: неистраченный жар отрочества! Сперва пять лет в Заморочном лесу, которые для тебя пятидневьем были. Затем три года в Белом Замке, опять же — скрученные в полугодие. Нынче тебе по человеческим меркам девятнадцать исполнится, самый срок для вольного житья-бытья, самое брожение в крови и душе. А по чародейскому времени ты совсем иной: то ли бесшабашный юнец тринадцатилетний, то ли седобородый старик, которому земные страсти давно опостылели… Вот и мучает тебя сей временной разрыв. Не так ли, князь?
Насупившийся Владигор ничего ему не ответил. Но Филимон и не ждал, ответа, сразу продолжил:
— Заботы Синегорского правителя не просто тяготят бывшего ученика чародея. Они ему поперек глотки встали! Дайте боги разобраться хотя бы со своими вопросами, а тут еще тьма чужих подступает, продохнуть не дает!
— Не чужих! — резко воспротивился Владигор. — Заботы княжества — мои заботы!
— Верно говоришь, — согласился Филька. — Взял обузу — тащи и не жалуйся. Никто не заставлял, окромя собственной совести. Да вся беда в том, что ты не готов к такой тяжести. Точнее сказать: считаешь себя не слишком готовым. Вот и вторая причина твоего беспокойства.