Шильдерша побежала к пастору советоваться, и пастор сказал, что начальство ее поставило перед выбором между меньшим грехом: предаться незаконной связи, и большим, поскольку брак ее в любом случае погубит ее душу: если она перейдет в православие, то погубит лишь себя, а если чиновника уговорит перейти в лютеранство, то его душу спасет, но навлечет на всю немецкую общину и на себя громадное неудовольствие русских властей. Так что она может спокойно выбрать меньший грех, он с нее почти что снят, поскольку делает это она по велению начальства и по совету духовного отца.
Вот Шильдерша и расковалась! Видно было: ей очень хотелось, чтобы ее сын стал дворянином.
Сама Гретхен рассказала мне, что ей 28 лет. Ее муж был сапожным мастером и типичным немецким пьяницей: скупым, скучным, унылым и грубым. Скупость не дала ему пропить состояние, и Шильдерша после смерти его завела лавочку, с которой кормилась. Скупость же вместе с пьянством его и свели в могилу: он польстился на даровую выпивку, оказался завербованным в армию Фридриха и в первом же сражении с русскими был убит.
Шильдерше еще повезло, что сражение было в Пруссии. После него среди разбежавшихся солдат нашлись местные, которые знали мужа и сообщили ей, где лежит его тело. Она хоть похоронила мужа по-человечески.
Я, зная умение немцев судиться и склонность к сутяжничеству, наотрез отказался не платить за квартиру, и теперь платил по-прежнему уже за другое.
С Кантом я еще несколько раз встречался, разговаривал в основном о логике, рассказал ему, ссылаясь на Эйлера, идею представления соотношений между понятиями и суждениями в виде диаграмм. Она Канту понравилась, но неизвестно, включит ли он ее в свои лекции и в свой курс. Дело дошло до того, что Кант как-то пригласил меня пообедать вместе. Я знал, что Кант за обедом деловых разговоров не любит, но все-таки он отпустил шуточку насчет того, что никогда не думал, что русские приспособлены к пониманию логики. Я в ответ аргументировал, что, если русские как следует логикой займутся, то они быстро достигнут в ней громадных успехов, поскольку русский язык настолько нелогичен сам по себе, что нетривиальные рассмотрения потребуют строжайшей логики, и не удастся отговориться очевидностями, как в более логичных по своей структуре языках. Кант посмеялся парадоксальному рассуждению, и сказал, что-де магистр Шлюк как-то даже утверждал, что русский был бы лучшим базисом для универсального языка науки, чем латынь. Разговор сразу же перешел на другие, легкие, темы, а внутри меня появилось ощущение, что я еще на один шажок (и как быстро! Два года еще не совсем прошло!) приблизился к разгадке, в чем же проблема.