Он добавил, что этот ребенок также является свидетельством, как любезно будут приняты те, кто сами перейдут в православие либо обратят в него своих детей, но что, как до сих пор никаких утеснений в своей вере пруссаки не испытывали, так они испытывать и не будут. Если в каком-то российском городе соберется община прусских немцев, им всегда будет дано разрешение построить свою кирху и учить детей своей религии. Пруссия, сказал он, для молодого императора и его венценосной матери как любимое дитя России.
Наедине генерал сказал мне, что он внимательно изучал младенца, но так и не понял, на кого же больше похож маленький Павел: на него или на меня. Я признался, что тоже пока не понимаю.
<<На зубок>> младенцу генерал подарил целых тысячу рублей, так что Гретхен все-таки его подоила, хоть и не для себя лично!
Барков прислал мне письмо, что императрица-мать организует Российскую академию и приглашает меня переехать в Питер и стать академиком. Я отказался переезжать, и меня сделали почетным академиком.
Гретхен души не чаяла в младенце. Она уже отчаялась иметь своего ребенка, а дитя ей очень хотелось. Было умилительно смотреть, как две мамаши хлопочут над дитем. Но Гретхен позвала массажистку, и тщательно следила, чтобы Анна не обабилась. Поэтому она наняла еще и няньку.
Через полтора месяца после родов возобновились симпозиумы. По-моему, Гретхен и Анна стали еще прелестней, а Анна стала вроде даже чуть умнее. На первом симпозиуме произошел маленький конфуз. Поскольку по отношению к <<рабыне>> умеренные вольности дозволялись, один из гостей легонько сжал грудь Анны, когда она в конце вечера его целовала, и из груди брызнуло молоко ему на одежду.
-- Мою грудь может сосать лишь мой крестник, — обиделась Анна.
Все рассмеялись.
Симпозиумы для профессоров устраивались регулярно и намного дешевле, чем для знатных гостей, поскольку мы во время таких симпозиумов заодно проверяли детали соответствия античности (конечно же, мы не добивались полного соответствия, но все отступления должны были быть обоснованы) и тренировались в языках и в античной словесности. На таких симпозиумах мне и удалось подтолкнуть неповоротливую ученую массу, неспешно передававшую книгу один другому, к тому, что пора бы все-таки устроить ее обсуждение. Было решено через неделю, 12 мая, провести ученое собрание. Шлюка немедленно известили, и он приехал. От Петербургской и Берлинской академий никакой реакции после писем о получении рукописи не было. Наконец петербуржцы признались, что рукопись потерялась, а судьбу берлинской мы так и не выяснили.