При словах Шапиро и Кримерман чувствительный Суслов болезненно поморщился;
– Я не о фотографии толкую, – раздраженно скрипнул он, – я обо всей твоей книге! Как она оказалась на Западе?
Хрущев пожал плечами:
– Я же тебе говорю – идеологическая диверсия. Я тут диктовал кое-что на магнитофон для памяти. Потом хватился, а некоторых пленок-то и нет! Кто-нибудь залез с улицы и увел. Враги, что ты тут скажешь.
Гость бросил пристальный взгляд на высокий каменный забор, окружавший дачу, однако возражать не стал, а просто уточнил:
– Стало быть, диктовал все-таки ты, верно?
– Я, – легко согласился Хрущев. – Пока еще память есть, хотел внукам своим оставить воспоминания. Это ведь не запрещено, товарищ Суслов? А, Михаил Андреич?
– Не запрещено, – со вздохом проскрипел Суслов. – Да только вот память тебя, Никита Сергеич, подводит иногда. – Он раскрыл книжку и заглянул в сиреневую бумажку. – Ты вот, допустим, написал…
– Рассказал, – немедленно поправил гостя Хрущев. – Рассказал на магнитофон. К выходу книжки я ведь отношения не имею?
– Пусть так, рассказал, – с непонятной покладистостью продолжил Суслов. – У тебя вышло, будто врага народа Берию расстреляли сразу же в день ареста.
– А как же иначе? – поднял брови Хрущев.
– Да вот так же иначе, – ехидно скрипнул гость, – когда перед расстрелом враг народа Берия успел сутки отсидеть на гауптвахте МВО, в особом карцере.
– Не знаю, – развел руками Хрущев. – Ну, может, генералы что напутали. Или, допустим, поторопились. Нам доложили заранее, а приговор привели в исполнение на другой день. Спешка, обычное дело…
Суслов раздвинул тонкие губы в язвительной улыбке.
– У тебя, оказывается, не только с памятью нелады, но и со зрением, и со слухом, – промолвил он. – Ты ведь лично беседовал с Берией в тот самый день, когда, если верить твоим мемуарам, подлеца уже шлепнули. Или ты с покойником общался? И насчет бомбы атомной тебе рассказывал тоже покойник?
Хрущев отодвинул от себя чашку с недопитым чаем так резко, что ложечка пронзительно задребезжала о стекло.
– Правильно я, значит, Москаленке маршала не дал! – с сердцем сказал он. – Трепло армейское, стукач паршивый, сволочь. Летчик, называется. Тьфу! Обещал ведь…
Суслов радостно захихикал. Смех его был еще более неприятен на слух, чем взвизги резиновых галошных подошв о пол или дребезжание ложечки.
– Зря ты генерала сволочишь, – заявил он, отхихикав свое. – На допросах бы Москаленко тебя не продал, не такой он человек. Но вот Юрий наш Владимирович такого друга фронтового ему подсуропил! Ресторан «Арагви», шашлычок, водочка, воспоминания пошли, слово за слово… С кем не бывает, Никита Сергеич, ты уж на Москаленко особого зла не держи.