Граф Ежи не сразу заметил, как вдруг опустела терраса. А заметив, не придал этому никакого значения. Докурив — курил он мало, максимум по две-три сигареты в день, не обычных, а японских, соусированных,[11] пристрастился в свое время и отвыкнуть не мог — щелчком отправил бычок за массивные перила ограды, повернулся…
— Стой!
Человек, торопливо вышедший из темноты, не был ему знаком.
— Ты кто такой?
От человека пахло какой-то мутной дрянью… не иначе конопля.
Что за хам…
— Сударь? — недоуменно спросил граф Ежи, отличавшийся достойным русского, лейб-гвардии офицера воспитанием.
— Ты кто такой? — спросил человек, подходя ближе.
— Сударь, прежде чем подходить к благородным людям с таким вопросом, не мешало бы представиться самому…
Человек остановился — резко.
— Ты меня не знаешь?
— Не имею чести — холодно ответил Комаровский, раздумывая, как такого возмутительного хама вообще пустили в общество.
— Я цесаревич Борис, наследник этого проклятого царства!
Он что — идиот?!
— Сударь. Извольте представиться своим настоящим именем, ибо столь возмутительное и непристойное хамство никак не может исходить из уст наследника престола!
— Ах ты…
Графу Ежи даже не пришлось особо ничего делать. Он просто шагнул в последний момент в сторону, пропуская цесаревича мимо себя, и подтолкнул его, придавая дополнительное ускорение. С коротким криком наследник польского престола врезался грудной клеткой в ограждение террасы, едва не перевалившись через него на ступени внизу и бессильно осел, хватая ртом воздух как вытащенная из воды рыба.
— Честь имею.
Граф Ежи повернулся, чтобы уйти — и столкнулся с уже тремя юнцами.
— Ты… ты что сделал…
По воспитанию юнцы (бывшие одного с ним возраста, но совершенно возмутительного воспитания) ничуть не уступали своему предводителю, осмелившемуся утверждать что он — наследник престола.
Один из юнцов вытащил что-то из кармана…
— Господа, вам лучше уйти с моей дороги… — сказал граф Комаровский, незаметно делая шаг назад и чуть в сторону, принимая устойчивую позицию для боя.
— Граф Мишковский!!!
Внезапно появившийся на террасе граф Валериан Сапега взял юнца, вытащившего что-то из кармана, за плечи, повернул лицом к себе, с размаху хлестнул по щекам. Раз, другой, третий. Двое оставшихся отступили, тот кого назвали «Граф Мишковский» покорно переносил экзекуцию, голова его моталась из стороны в сторону.
— Что вы здесь удумали!? Вон из дворца! Вон, песьи дети!
Ни говоря ни слова, троица задир исчезла с террасы. Граф Сапега подошел к еще не пришедшему в себя горе-драчуну, с усилием поставил его на ноги…