— Лю, я хочу сказать тебе кое-что.
Я сижу рядом с Данте, перед нами гудит толпа, а из окон домов на улицу льется тусклый свет, и вкус сахара на губах напоминает мне обо всех праздниках, которые мы провели вместе с ним. Внезапно мне хочется обнять и поцеловать его. Но я просто сижу.
— Так что ты хочешь мне сказать?
— Я женюсь, Лючия, — разглядывает свои руки Данте.
Рада, что он не смотрит на меня, потому что мне нужно некоторое время, чтобы успокоиться. Потом, изо всех сил стараясь не выдать своего волнения, я дружелюбно говорю:
— О, Данте, поздравляю. И кто она?
— Джулиана Фабрици.
— Кажется, я не знакома с ней. Она живет в твоем районе?
— Да, ее семья живет рядом с нами на Первой авеню. Ее отец владеет небольшим гастрономическим магазином на Десятой восточной авеню.
— О. Может, если я увижу ее, то вспомню.
— Вряд ли. Она не ходила в школу с нами, ничего такого. Она младше нас.
— Младше?
— Ей восемнадцать.
— Восемнадцать! — От удивления я присвистываю.
Не могу поверить, что жизнь так скоротечна — я уже не самая молодая балерина на этой сцене. Кто бы мог подумать, что именно Данте Де Мартино откроет мне глаза на эту истину.
— Какая она? Ну, кроме того, что ей восемнадцать, — весело интересуюсь я.
— Она очень веселая и добрая, с ней легко общаться. Красивая. Ласковая.
— А маме твоей нравится? — спрашиваю я.
— Очень.
— Тогда она, должно быть, отличная девушка.
— Думаешь? — Данте все еще нуждается в моем одобрении.
— Да, я думаю, что Джулиане очень повезло. Потому что ты самый лучший мужчина на земле.
— То же можно сказать и о тебе. У тебя только один недостаток.
— Только один? Вот уж не думала.
Я широко улыбаюсь, хотя на самом деле мне хочется разрыдаться во весь голос. Мне нравилось владеть ситуацией, когда я знала, что Данте любит меня, и не важно, где я находилась и что делала, он ждал меня в своей пекарне. Он был моим защитником, как и папа, человеком, который любил меня и готов был ждать, несмотря ни на что. Но все переменилось, потому что он полюбил другую.
— Так какой у меня недостаток?
— Ты не создана для замужества.
Наконец Данте смотрит на меня, но не может долго удержать взгляд. Кажется, он крепится изо всех сил, чтобы не расплакаться. Я тоже не должна сейчас плакать. Если бы заплакала, то предала бы саму себя. Я встаю и отряхиваю сахарную пудру с брюк. Потом протягиваю Данте руку, он берет ее и встает. Мы смотрим друг на друга.
— Прости, Данте, — говорю я.
Если я только заикнусь, что хочу начать с ним все сначала, он, вероятно, порвет с Джулианой Фабрици в том же миг и вернется ко мне. Он ждет, что я скажу ему это, но я не собираюсь произносить ни слова. Не хочу снова заставлять его страдать.