Вот отогреются наши гости и запоют духовные стихи. Старик поет, а девка подголосничает. Поют они про двух братьев. Старший был богатый, младший бедный и убогий. Когда младший приходит к старшему за милостыней и зовет его братом, тот отвечает:
Какой ты мне брат, какой ты родной:
Купцы да бояре - то братья мои,
Торговые люди - то друзья мои...
Младший брат ушел и помер с голоду. И вот:
Хватила богатого зла немочь худа,
Зла немочь худа, зла-уродливая,
Не признал богатый житья своего,
Не узнал богатый двора своего,
Не узнал богатый жены молодой,
Не узнал богатый деточек своих.
Дом да богатство огонь попалил,
Жена молодая во разгул пошла,
Малые дети повымерли.
Когда богач помер, поволокли его черти в ад. Увидел богач на небе младшего брата, попросил его подать руку, да тот нашел, что ответить:
Какой ты мне брат, какой ты родной:
Купцы да бояре - то братья твои,
Торговые люди - то друзья твои.
Пели нищие хорошо, унывно. У девки голос молодой, да и у старика не старый.
В нашей деревне никто не знал таких стихов. А наверху Печоры, в староверских деревнях, их было множество.
2
Когда мне подошло восемь годов, отдала меня мать за двадцать верст, в деревню Сопку, к Николаю Родионовичу ребят нянчить. Прозывали его Родичем. У Родича девчонке полтора года было, а малому ребенку - три месяца. Три рубля на год рядила мать плату за меня.
Не сладко мне жилось. Вечно была обижена да бита, а жаловаться некому.
Перед самой пасхой сижу я с ребятами, тешу их, а девчонка, что постарше, возьми да и разбей фарфоровый молочник. Не знаю уж, как я проглядела. Сижу я, реву, не знаю, что и будет: все равно не поверит хозяйка, что не я разбила.
Приходит хозяйка из хлева в избу. Я девчонку держу на руках, второго в зыбке качаю. Увидела хозяйка, что молочник разбит, - не успела я слова сказать, как схватила она опояску с медными пряжками и давай меня хлестать: по плечам, по глазам, по голове. Стегала, пока не устала. Бросила опояску да еще швырнула меня лицом о лавку так, что я свету не взвидела.
Голову в четырех местах мне пряжками пробила, на плечах и по всей спине синяки несчитаны были, глаз распух. Из головы кровь по ушам, по плечам текла.
Хозяйка из избы вышла. Ребятишки успокоились, заснули. А я отвернулась к окошку, заливаюсь слезами. Вдруг приходит соседка Иринья знакомая моей матери. Иринья меня спрашивает:
- Чего плачешь?
А я еще не сказываю, что битая.
- Тоскливо, - говорю.
Она вздумала меня приголубить, к себе прислонила и увидела, что у меня на плечах и платьишко и платок от крови промокли. Ахнула Иринья.