Гонсевский руками развел и с откровенной насмешкой спросил:
— А где же был Михайло Нагой, когда другой человек назвался его племянником? Радовался, что лже-царь сказал ему боярство? Оставим пустой спор! Поглядим, способны ли московские бояре поступать по христиански.
Мстиславский встал, давая знать, что переговоры закончились, заключив их словами:
— Вашу просьбу от отпуске посольских людей мы доложим государю и дадим вам ответ.
Шуйский входил в роль царя. Не перебивая бояр, высоко поставив голову, благоволил слушать. Выслушав, недовольно промолвил:
— Долго и попусту с ними препирались. Отпусить их к королю, — королю руки развязать. Пока они здесь, и послы и гости, король войной не пойдет. С Мнишком поступить так: дочь ему вернуть, а все их имущество забрать в казну. Держать подальше от Москвы без пересылок с королем, пока не вернет всего, что ему дадено Расстригой, а у Маринки взять клятву, что не будет зваться царицей Московской.
Синклит боярский в том же составе, что беседовал с послами, призвал в Посольскую избу Юрия Мнишка. Едва его ввели на него набросился Татищев.
— Вот он вор из воров вор! Тесть Расстриги! Поглядим каков он не на пиру, а на расправе. Ишь наметился всю Северу и Смоленск себе приспособить. Волк — костью подавился. За свою селедку половину Московии возжелал.
— Почему же за селедку? — подыграл Дмитрий Шуйский.
Татищев охотно разъяснил:
— А потому, как у его дочери ни сисек, ни жопы. Подержаться не за что, а гляди, сколько плачено.
Дмитрий Шуйский не угомонился:
— Сказал бы о другом. Польские паны сказывали, что этого бобра собирались за долги судить.
Татищев тяжело вздохнул.
— До се убиваюсь, что не подвернулся мне этот бобр под руку. Отправил бы я его вслед за зятем в преисподнюю, чтобы черти там и из него сало вытопили.
Мстиславский велел всем садиться и спросил:
— Готов ли ты Юрий Мнишек ответ держать?
— Не те вы люди, — ответил Мнишек, — чтоб я перед вами ответ держал. А вот вы готовы ли к ответу перед Богом и королем за свои несправедливости и грубости?
Татищев, словно бы, того и ждал.
— Бога не касайся, а король твой — нам не король.
Мстиславский продолжал:
— Первый тебе спрос, Мнишек: каким обычаем явился к тебе человек, всклепавший на себя имя царевича Дмитрия, сына нашего царя Ивана Васильевича?
— Не ко мне он явился, а к князю Адаму Вишневецкому.
— И князь Адам поверил?
— Как не поверить? Кто бы дерзнул из московитов, у которых Бог и царь на равных, назваться царским сыном? Первый же москаль его изобличил бы. К князю Адаму приходили многие московские люди и все признавали в Дмитрии царского сына. И в Самбор являлись московские люди и все признавали. Что говорить про Самбор и Краков, его в Москве все признали за царского сына. И ты, князь, признал!