Скопин осторожно спросил:
— Что же нам надлежит рассудить? Были ли царь Дмитрий царским сыном или убит он или не убит?
— Рассуди, князь, как ты сочтешь нужным.
— Когда я вез из заточения царицу Марфу, когда она встретилась с тем, кого называли царем Дмитрием в селе Тайнинском, я уверовал, что на царство пришел истинный сын царя Ивана Васильевича. Я и дяде своему Василию Шуйскому не поверил, когда он обличал царя Дмитрия, называя его Гришкой Отрепьевым, дьяконом Чудова монастыря. Ну и дьякон! А под чьим именем ему было скрываться, когда Годунов его по всей земел искал? И ныне мне еще думается, а не истинного царского сына убили в Москве? Не прирожденного ли нашего государя?
— Ты — мечник! Что же не уберег?
— Не простил бы я себе той порухи, да не случилось мне быть в тот час в Москве. Царь Дмитрий готовил поход на Польшу. Мне было велено собирать полки в Ельце. А без моего ведома их назад повернули.
— Поворотили к нашей радости по домам. Объявили, что ляхи собрались царя убить. Вели нас царя спасать... А вышло, что нами стрельцов пугали.
— Стало быть, ты у меня спрашиваешь, вправду ли царь убит?
— На Пожаре стояла плаха. На плахе лежал убитый, коего царем называли, да я его живым в лицо не видывал.
— Гляжу я, что по душе вам пришелся царь Дмитрий, хоты ты вот и в глаза его не видывал. Чем же он пришелся по душе?
— Воин он был знатный. Не робел перед боярами, сказывают, что таскал их за бороды за лихоиимство. А еще, говорят, что прост был. Каждый мог с ним лицом к лицу слово сказать. Ухватистым был...
— То правда! — согласился Скопин. — С медведем выходил бороться один на один. Рогатиной его поддел и через себя перекинул. Вот и скажу: не сидел бы тот Дмитрий в Тушино сиднем, а уже давно отворил бы ворота Кремля и свел бы с престола моего дядюшку.
Слово молвлено, выпорхнуло, как птица на волю, а птице на крыльях все пути открыты. Знать бы Скопину, как это слово откликнется в свой час!
Переглянулись меж собой новгородцы, обратили свои взгляды на суконщика, чтоб за всех говорил. Суконщик продолжал:
— Верим тебе, князь, потому, как ты молод и в обмане не искусился. А теперь скажи: почему ты отдал нас Татищеву, чтобы нам с ним на литву и воров идти, а сам в городе остаешься?
— Татищеву я вас не отдал и не решил еще встречать ли супостатов в поле или затвориться в городе. Татищев набивался литву бить в поле, а мне посмотреть бы, кого он с собой позовет?
— Вот оно, какой оглоблей вылезло! Не на бой он нас звал, а литву встретить и в город привести. Нашел он причину. Привык на Москве быть из первых, Новгороду он не люб. Говорит, что за нужда город в осаду сажать, за царя Василия животов лишаться? И без Москвы, дескать, Новгород сам по себе.