«А как странно, — подумала Света, — я только сейчас заметила. Сколько мы ни меняли квартир, мать всегда прибивала вышивку в один и тот же угол — тот самый, где висела икона. Удивительно. Мать сама, наверно, не отдавала себе отчета, завешивая его. И как смешно — чем?! Глупой и пошлой вышивкой. Бессмысленной и бесполезной, в которой не было ничего, что давало бы хоть какое-то представление о долге, истине, справедливости... Тоже, нашла замену… А у меня? — спохватилась Света, тут же по привычке примеривая все к себе. — Что будет у меня?!»
И, вызвав видение будущей комнаты с книгами на полках, с музыкой и разговорами об искусстве, она успокоилась: «У меня все будет хорошо, правильно и красиво... Я уже почти у цели. А пока, чтобы дойти до нее, нельзя позволять себе расслабиться, потому что слабость — она вон к чему приводит…»
Мать шевельнулась, застонала и попыталась приподняться. Света подошла к ней и зачем-то надавила ладонями на плечи, чтобы мать легла. Свете все казалось, что мать может вскочить и бегать по комнатам — лови тогда! Пусть уж, если может, лежит.
Лязгнула крышка чайника, и едва Света успела выключить примус, как подъехала машина. Она тут же выскочила за калитку и позвала:
— Сюда! Сюда!
Но вода, которую она приготовила, не понадобилась.
— Неть! Что ви! — сказал с сильным акцентом врач, быстро осмотрев мать. — Ее надо вести в больнису.
Пока мать укладывали на носилки, Света зашла к себе в комнату,взяла теплую кофту, подумала и прихватила «Парцифаля». «Всё равно там придется сидеть, ждать, когда ее промоют», — с некоторой досадой подумала она и пошла за носилками к машине.
В коридоре, где ее оставили, стоял стул с порванной на углу коричневой обивкой. На стуле были еще какие-то светлые пятна — должно быть, от хлорки. И с некоторой брезгливостью, хотя видно было, что стул чистый, Света села, поджав под себя ноги... Пол тоже недавно вымыли, он еще блестел. «Чего это они на ночь пол моют? Разве утром нельзя?» — подумала Света. А потом, уже не обращая внимания на то, что хлопают двери и мимо время от времени ходят люди, принялась читать — главу-то она так и не закончила.
— Где Гани Ганиевич? — громко и тревожно спросил женский голос.
Света вздрогнула и подняла голову. Дверь уже закрылась, и лица женщины она не успела увидеть. Этот же голос спрашивал Гани Ганиевича до самого конца, видимо, очень длинного коридора. Света усмехнулась: вопрошающий голос затихал, как далёкое эхо.
Перелистав последние страницы, Света нашла в комментариях нужную цифру. Здесь говорилось о категориях вины, приведённых Августином: «Наказанием за совершенный грех является то, что человек теряет нравственную ориентацию и уже обречён на совершение дурных дел».