Она думала о мистере Джилсе, о том, что тот, возможно, нашел более юную и наивную девушку. А затем изгнала его образ из своих воспоминаний, не в силах более выносить мыслей о его руках, ласкающих ее тело, его губах, впивающихся в ее губы. Ее мутило от понимания того, что он использовал ее.
Женевьева не видела людей. Слугам было приказано приносить еду на подносе, стучать в дверь и оставлять поднос снаружи. Ее комнату прибирали, застилали постель каждое утро, пока она была в ванной. Для всех вокруг была придумана история о том, что Женевьева «серьезно больна». Большинство слуг, друзья семьи и местные сплетники считали, что у нее туберкулез. В детстве она часто простужалась и кашляла. Другие полагали, что, возможно, это «нервное расстройство».
— Потерпи. — Доктор Петерс записал ее давление и принялся складывать инструменты в свой черный саквояж. — Осталось несколько месяцев.
— Вы правда ничего не знаете? — спросила Женевьева, откинувшись на подушки.
Доктор Петерс вздохнул.
— Тебе невероятно повезло.
— Повезло? — Она обхватила руками раздувшийся живот. — Это становится забавным. А что касается бедной малютки, которая растет вот здесь…
Доктор присел на край кровати, взял ее ладонь и сжал в своих руках.
— Мы уже говорили об этом. Кто захочет взять в жены женщину с чужим ребенком?
— Меня это не волнует. — Она отдернула руку, не в силах вытерпеть его вялое и потное прикосновение.
— Это очень милая пара, — сказал доктор Петерс. — Возможно, тебе будет легче, если ты познакомишься с ними. Я могу привести их в следующий раз, когда приду проведать тебя…
— Нет!
Доктор пожал плечами:
— Как пожелаешь.
— Я мечтаю умереть, — заявила Женевьева. — Мне кажется, это единственный способ вырваться отсюда на свободу.
— Не говори ерунды. — Он захлопнул саквояж. — Побольше отдыхай, у тебя повышенное давление.
— Он мой.
— Что? — Он встал.
— Ребенок. Я не отдам его.
Доктор надевал пальто.
— У тебя еще будут дети, Женевьева.
Мать каждый день приходила посидеть с ней пару часов, бессмысленно болтала о каких-то людях из деревни, которых Женевьева не знала. Поначалу она пыталась запомнить имена, чтобы скучные истории обрели хоть какой-то смысл, но затем бросила это занятие, позволила голосу матери омывать ее. Она смотрела на маму, чувствуя, как ей противна эта вечно сжимающая горло рука, подергивающиеся и постоянно постукивающие об пол ноги, беспокойные, выпуклые, пустые глаза.
«Я сделаю все возможное, чтобы моя жизнь не стала такой же, как у нее», — убеждала она себя. И вдруг поняла, что уже это сделала.
Отец никогда не приходил к ней.