Живот раздулся до огромных размеров. У нее болело под ребрами, ломило поясницу. Ее мучила изжога. Ребенок кувыркался, прыгал, толкал ее изнутри, затем стал давить на нервные окончания, отчего через все тело проходила острая боль, подобная ударам электрическим током, она вздрагивала и тяжело переводила дух. Но эта безумная активность внутри ее тела компенсировала недостаток общения с окружающим миром. Ей нравились каждое нежное похлопывание изнутри, каждый удар, каждый приступ боли. Она жаждала взять на руки своего малютку, кормить его, смотреть, как он спит, слышать его плач. Никогда раньше она не испытывала такой любви. Физической, страстной, всепоглощающей. Если потребуется, она все отдаст за это крошечное создание. Она без колебаний умрет за своего ребенка.
Но, несмотря на горячность и кажущуюся непокорность, Женевьева никогда не задумывалась о побеге. В мечтах о сохранении ребенка она полагалась на помощь отца. Жизнь без финансовой поддержки папы была невозможна. Она надеялась, что сумеет изменить его решение насчет ребенка.
Доктор Петерс приходил каждую неделю. Он стал главной фигурой в тайном сговоре по похищению ребенка, но иногда Женевьева чувствовала проблески сочувствия, исходящие от него. Каждый раз, когда он появлялся в ее комнате, Женевьева рыдала и кричала в приступе сильного гнева, угрожая выброситься в окно, взывала к нему, как к врачу, богобоязненному человеку и отцу. Разве справедливо и человечно, спрашивала она, запереть беременную женщину в комнате на шесть месяцев, а затем украсть ее ребенка?
— Ты сама согласилась на это, — настаивал доктор. — Я был в комнате, когда ты сказала, что хочешь этого.
— Я не понимала, на что соглашаюсь. Я испугалась.
— Ты ведешь себя неразумно.
— Вовсе нет.
Лучшее, чего она смогла добиться от доктора Петерса (которому наверняка было гарантировано крупное вознаграждение от ее отца), — это вымолить у него обещание поговорить с отцом, чтобы тот разрешил ей гулять в саду, когда поблизости не будет слуг. Разрешение было получено, и несколько коротких недель она бродила по дорожкам, вдыхая полной грудью свежий воздух, выдыхая свою печаль с легким ветерком, пока ее ноги не стали опухать и не поднялось давление. К тому времени ей был предписан постельный режим, окружающий мир снова превратился в однообразный вид из окна.
Две недели спустя у Женевьевы начали медленно отходить воды. Время от времени она ощущала легкие схватки внизу живота, отчего ей хотелось замереть на месте и глубоко дышать. Она знала, что это уже началось, но пыталась притвориться, что ничего не происходит. До тех пор пока ребенок находился в ее животе, он принадлежал только ей.