— Вас не удивляет, как она принимает собственную боль и обращает ее в нечто совершенное и изысканное? — заметил Беттерсон. — Именно это должны отображать в своих романах писатели, но большинство из них сдержанно наблюдает за проходящей мимо жизнью. Особенно писатели-романисты. Сейчас это настоящий бич литературы.
— В самом деле… — Женевьева изо всех сил пыталась унять ревность, выдавить ее из своего сознания.
— От некоторых книг так и веет холодом, они напоминают коллекцию бабочек, — продолжал Беттерсон. — Множество мертвых, красивых, безжизненных созданий, приколотых булавками к белой бумаге. Возможно, именно поэтому я стал поэтом, а не писателем-романистом. Я — страстная натура.
— Что касается писательства, — начала Женевьева, и ее голос прозвучал притворно весело, — я размышляла о названии для журнала. Что вы скажете о «Галерее»?
— Какой галерее? — Беттерсон все еще пристально разглядывал Лулу. — Кто-то обязательно должен запечатлеть ее образ в современной литературе. Она заслуживает, чтобы ее сделали бессмертной, даже если это окажется одна из безжизненных, сухих книг.
— Она вовсе не прячет свой неповторимый свет. Ведь это Лулу с Монпарнаса! Она бессмертна!
— Ничто не вечно под луной, милая, — заметил Беттерсон, — и прежде всего я.
Женевьева изо всех сил старалась сохранять спокойствие.
— Да, да, вам осталось пять лет жизни, мы все помним об этом. Я пытаюсь предложить название для нашего совместного проекта. Название «Галерея» придаст ему благородный лоск, вы так не думаете? Сразу станет понятно, что несет в себе журнал.
Воздух взорвался аплодисментами. Лулу закончила петь. Аплодисменты не смолкали, и Беттерсон восхищенно присвистнул. Из дальнего конца бара кто-то бросил розу. Лулу подняла ее, оторвала один лепесток и съела его. Лепестки были алыми, как ее губы.
— И еще кое-что, Норман… Вы посмотрели тетрадь с моими стихами?
Беттерсон развернулся, вероятно, для того, чтобы посмотреть, кто бросил розу.
— Эй, вы только посмотрите, кто здесь! Идите к нам, старый пройдоха!
Женевьева абсолютно не разделяла его воодушевления. Вместо этого она взглянула на барную стойку, где Кэмби что-то демонстрировал Кислингу при помощи вилки и винной пробки.
Стоя у рояля, Лулу съела второй лепесток.
— Вы не принесете мне выпить, Лоран? Мой друг у стойки заплатит. Тот парень, который размахивает ножами и слишком много мнит о своей персоне.
Герой войны моргнул в знак согласия своим единственным глазом.
— «Девушка из Клермона»? — спросил Марсель.
— Нет, я сыта по горло этой песенкой. Больше не желаю ее петь.