Лицо Шона придвинулось почти вплотную к лицу Джимми.
— Он был нашим другом, Джимми. Вспомнил?
Джимми неотрывно смотрел в глаза Шона, раздумывая, ударит его Шон или нет.
— Последний раз я виделся с Дэйвом, — сказал он, — ночью у меня дома. — Он отстранил от себя Шона, встал и пошел через улицу по направлению к Ганнон-стрит. — Это был последний раз, когда я видел Дэйва.
— Ты дерьмо.
Он обернулся, посмотрел на Шона и, широко разведя руки, сказал:
— Тогда арестуй меня, если ты так во всем уверен.
— Я добуду улики, — пообещал Шон. — Ты же знаешь, это мне по силам.
— Ни черта ты не добудешь, — ответил Джимми. — Спасибо за то, что нашел убийц моей дочери, Шон. Нет, я от всего сердца. Может быть, будь ты немного попроворнее, тогда… — Джимми пожал плечами, повернулся к Шону спиной и пошел дальше в сторону Ганнон-стрит.
Это твоих рук дело, думал Шон. Ведь это ты, ты сделал это, ты, спокойное, хладнокровное животное. И хуже всего то, что я знаю, насколько ты ловок в подобных делах. Ты не оставил нам ни единой зацепки. Будь иначе, это было бы не в твоем стиле, ты из тех, кто продумывает все до последних мелочей. Будь ты проклят, Джимми.
— Ты лишил его жизни, — закричал Шон ему в след. — Что, нет? Может, будешь отрицать?
Он швырнул к поребрику банку из-под пива и пошел к машине с намерением позвонить Лорен по сотовому телефону.
Когда она ответила, он сказал:
— Это Шон.
Молчание.
Сейчас он знал, что прежде он никогда не говорил ей того, что ей хотелось услышать. Он отказывался говорить об этом почти целый год. Пусть, внушал он себе, буду говорить все, что угодно, только не это.
И все-таки сейчас он сказал это. Он сказал это еще тогда, когда глядел на ствол, направленный мальчишкой ему в грудь, никчемным жалким мальчишкой; он сказал это еще и тогда, когда увидел бедного Дэйва; в тот день, когда Шон предложил ему пива, он увидел искру напрасной, несбыточной надежды, мелькнувшую на лице и в глазах Дэйва, человека, не верящего в то, что кто-либо когда-либо захочет выпить с ним пива. И он сказал это, поскольку всеми клетками своего тела чувствовал необходимость сказать это, необходимость как для Лорен, так и для себя.
— Прости, — сказал он.
— За что? — спросила Лорен.
— За то, что я во всем обвинил тебя.
— Да… ну..
— Слушай…
— Да…
— Ну говори, — сказал он.
— Я…
— Что?
— Я… ой. Шон. Прости и ты меня. Я не хотела…
— Все нормально, — успокоил ее он. — Нет, правда. — Он глубоко вздохнул, втягивая в себя затхлый с запахом застаревшего пота воздух салона своей служебной машины. — Я хочу увидеть тебя. Я хочу увидеть мою дочь.