— Я думаю, что танцы тоже у тебя в крови, верно?
— Не знаю. Возможно.
— Ну а это, о чем ты мне рассказывал, ты больше не станешь этим заниматься? С этим покончено, так? Об этом трудно говорить, но ведь это было, и ты еще не забыл этого.
— Да…
— Да… — снова повторил он и вытянул сигарету из пачки, лежащей между ними на камне. — Да, я был не из последних в деле, которым занимался раньше. Но я схлопотал срок, жена моя умерла, и я чуть не потерял дочь. — Он зажег сигарету и сделал долгую затяжку, как будто собирался с мыслями перед тем, как поведать ей то, о чем задумывался не одну сотню раз. — Теперь, Аннабет, я уж ни за что на свете не буду рисковать дочерью. Понимаешь? Она больше не выдержит, если меня упекут за решетку снова хотя бы на два года. А мать? Она, прямо скажу, не подарок. Но ведь она может умереть, когда я буду сидеть, верно? А тогда они заберут мою дочь, государство установит над ней опеку, и ее отправят в нечто подобное Оленьему острову для детей. Я и помыслить-то не могу спокойно об этом. Вот так-то. В крови не в крови, не знаю; знаю только то, что больше по этой дорожке я не пойду.
Джимми перехватил ее пристальный взгляд, изучающий его лицо. Он подумал, что в его заверениях она сейчас наверняка пытается усмотреть фальшь и лукавство, обычные, когда паришь кому-то мозги, однако все-таки надеялся, что его слова, сказанные искренне и с жаром, проняли ее. Он уже долгое время обдумывал то, что только что сказал Аннабет, готовясь высказать эти мысли вслух в момент, подобный этому. А главное то, что все сказанное им, по большей части было правдой. Он не упомянул лишь об одном, о чем — он поклялся самому себе — никогда не узнает ни одна душа, в чьем бы теле она ни обитала. И вот он смотрел в глаза Аннабет, ожидая ее решения и пытаясь отогнать от себя одно ночное видение, возникшее около той самой Таинственной реки, — парня, стоящего на коленях, у него по подбородку текут потоки слюны, а он надломленным голосом молит о пощаде — видение, которое постоянно преследует его, проникая в сознание подобно отбойным молоткам, пробивающим стену.
Аннабет взяла сигарету. Он чиркнул зажигалкой, она прикурила и сказала:
— Знаешь, а я была о тебе худшего мнения.
Джимми воспринял ее слова спокойно, не отвел взгляда, и хотя в этот момент он не чувствовал ничего, кроме облегчения, нахлынувшего на него, — в его сознании все-таки билась мысль, что он сказал ей полуправду.
— О чем ты? Ты что обо мне думала?
Она кивнула.
— Ну, когда ты приходил в наш дом к Вэлу. Господи, да мне и было-то тогда четырнадцать, может, пятнадцать лет. Ладно, Джимми, забудь об этом. У меня мурашки пробегали по коже, когда я слышала твой голос из кухни.