Светало. Вера, едва попив кипятку, начала собираться в обратный путь. Надо было сменить нечаевскую кобылу, а Карька оставить. Пусть Нечаев как хочет, а он, Павел, решил не ехать домой даже и на Никольской неделе… Нечаев собирался ехать, оттого и смущался:
— Это… В баню схожу и приеду.
— Давай-давай! — успокоил его Павел. — Съезди, а после я. Авось не арестует Сопронов-то. Скажи там отцу да дедку, что дело идет… Кубометров вывезли больше сотни. Ежели Карько не подведет, вывезу до Крещенья и еще столько… А там уже немного и останется. Поезжай…
Нечаев привязывал к дровням свой гнутый из фанеры чемодан.
На людях долго прощаться было стыдно. Вера уселась поудобней, спиной к Нечаеву, он разобрал вожжи. Через минуту они были далеко от избы. «Как привиделась, — подумалось Павлу. — Ну да пусть… К вечеру дома будут».
Мужики запрягли коней, совали за кушаки топоры, распутывали веревки подсанков, клали на дровни колодки и пилы. Полозья неистово и надсадно скрипели от холода. Перед тем как разъехаться по делянкам, спохватились:
— Стой, робятушки, а куды Апаллоныча-то?
— Пускай заместо дневальново! — сказал Африкан Дрынов, мужик из чужой волости.
— Нет, не дело, чево ему одному?
— И Киндю Судейкина обратно надо бы привезти. Обменять, как уговаривались.
— Давай жеребей, кому ехать, — предложил Зырин.
Апаллоныч сидел в избе с виноватым видом, приговаривал:
— Да ведь я что… Я уж, ежели, и сам добежу.
— Сиди! Добежу, — сказал Зырин. — Тут верств шесть с гаком.
— Как привезли, так и свезем.
— Сколько нас? Давай спички, отсчитывай…
Зырин отсчитал спички, отвернулся, зажал между большим и указательным пальцами:
— Вот! Горелая везет!
Шибановцы начали тянуть жребий, четвертым или пятым по счету подошел усташенский мужик в ватных штанах, Кошкин. Он-то и вытянул из зыринского кулака горелую спичку.
— Ну, братцы, опеть мне! — искренно огорчился Кошкин.
— Да пошто опеть? В тот раз, когда за махоркой ездили, я вытащил. А начальника вон Колюха возил.
Но Кошкину почему-то казалось, что не повезло опять ему:
— Такая уж у меня планида. Да я свезу, мне недолго. Кабы мерин-то у меня пошел. У меня мерин Гриня…
Апаллоныча с почетом посадили на дровни Кошкина. Сам Кошкин подстелил на колодку сенца и расправил вожжи. Его не больно откормленный вислозадый мерин прижимал то одно ухо, то другое. Володя Зырин хлопнул рукавицей по крестцу:
— Пошел!
Но мерин никуда не пошел. Он вдруг расставил задние ноги и выгнул спину. Из-под его заиндевелого брюха зашумела оранжевая струя, выбившая в снегу большую пенистую воронку.
— Вишь, когда ему приспичило, — сказал Володя. — Заморозишь у нас Апаллоныча-то. Пошел!