Павел Рогов решительно двинулся в конторку. Начальник лесоучастка Степан Иванович отбояривался от наседавших усташенцев:
— Да что вы, ребята, как маленькие? Ну, вчерашнее не попало в сегодняшнее, попадет в завтрашнее! Не все ли равно?
— Не все!
— Поезд! Это вам что, худо, что ли? А на самолете я и сам еще ни разу не летывал.
— Перепиши, Степан Иванович!
— Нет, не перепишу! Когда обгонишь шибановцев, тогда и перепишу. Вот он, спросите, как хлыст обкарныватъ.
И Степан Иванович указал на вошедшего Павла. Не желая учиться обкарнывать, усташенцы вышли из конторы. Лузинские глаза смеялись.
— Ну, что, Павел Данилович, я уж вижу, зачем пожаловал. Что ж… Ты свое дело сделал, поезжай. Поезжай, скажешь от меня поклон Даниле Семеновичу… Расчет с тобой произведут в сельисполкоме. Такое есть указание…
У Павла екнуло сердце, но сгоряча он не захотел спрашивать, что это за указание. Домой! В ночь и выехать. Он уже схватился за железную скобу. Лузин окликнул:
— Павел Данилович! Одну минуту… Есть вопрос…
Павел остановился. Лузин подал ему карандаш и попросил расписаться. Павел недоуменно поставил подпись на старой газете.
— Сколько у тебя классов? — спросил Лузин. — Ты служил в Красной Армии?
— Три класса. На действительной еще не был, на приписке был.
Степан Иванович задумчиво разглядывал морозный узор на внутренней раме.
— У меня нет десятника. Пиши заявление и оставайся.
— Маловато моей грамотенки, Степан Иванович. Нет…
— Подумай. А насчет грамотенки… выучим! Таблицу умножения знаешь? Ну, а ежели таблицу знаешь, узнаешь и все остальное.
— Без таблицы я проживу, а без жены? Нет, Степан Иванович, поеду домой.
— Ну, как знаешь. Поезжай. Надумаешь, сообщи. Через Никулина либо письмом.
Начальник лесоучастка попрощался за руку. Павел, как в детстве, по-ребячьи выскочил из дверей. Через коридор сбежал на снег, двумя прыжками перемахнул крыльцо своего барака.
— Ты чего? — удивился Жучок. — Выпил с кем?
— Домой!
— А мы? — подскочил Акиндин Судейкин, но тут же сник: вспомнил, что норма не выполнена. — Свези хоть рыбы моим девкам…
Павел Рогов запрягал Карька, когда на восьмую версту въехал возок в сопровождении двух конных милиционеров. Пока милиционеры слезали с седел, высокая фигура Ерохина успела исчезнуть в конторке у Лузина. Павел, не обращая внимания, собрал что надо, стремглав привязал корзину к среднему вязу дровней, положил сена.
— Ну, Киндя! Все! И ты, Северьян Кузьмич, говори, чего дома сказать.
Мужики так были расстроены, что ничего не могли придумать. Павел шевельнул вожжиной. Карько не стал ждать второго разрешения, зыркнул и рысью, а потом вскачь пронес дровни мимо возка новоприезжих, мимо двух бараков и пилоставки.