— Идем в батальон! А ты, — обращаясь к замполиту, — свяжись с Турченко: что у него? И действуй по обстановке.
Как только полковник, а следом и Усольцев покинули НП, у самого входа разорвался снаряд и образовал воронку, в которую могла бы скрыться любая полуторка.
Взрывная волна так толкнула в спину полковника, что он свалился. Усольцев же устоял. Он подскочил и, нагнувшись, спросил:
— Ушиблись?
— Нет-нет. Ну и сила! С копыт сбила, гадюка... А ты цел?
— Порядок.
— Тогда вперед!..
Словно вихрь, ворвался полковник на КП первого батальона и, не дожидаясь доклада, с ходу сурово спросил:
— Что с Кравцовым?
— Скончался, — доложил фельдшер с батальонного медицинского пункта. — У меня на руках... Пуля в сердце вошла...
— Где он?
Фельдшер показал на топчан, на котором лежал закрытый плащ-накидкой капитан Кравцов. Полковник подошел и склонил обнаженную голову.
— Эх, Павлуша, чего же это ты так, а? Немчуры вон сколько... Кромсать их надо... А ты споткнулся...
Полковник повернулся и, будто разыскивая кого-то, быстрым взглядом пробежал по лицам всех, кто стоял здесь навытяжку, спросил:
— Где ординарец?
— Я здесь, — отозвался Усольцев.
— Не тебя надо, ординарца комбата Кравцова.
Из-за спины молодого лейтенанта — адъютанта старшего батальона — вынырнул низкорослый, с красным лицом боец и представился.
— Где был, когда комбата пуля-дура достала?
— При них, товарищ полковник.
— И не уберег, не прикрыл. Эх, растяпа! — махнул рукой полковник и, обращаясь к молодому лейтенанту, распорядился похоронить комбата с почестями, с ружейным салютом.
В дверях появился старший лейтенант с перебинтованной правой рукой, а его скуластое лицо было так изрисовано сажей и копотью, будто он сквозь дымоход продрался. Заметив командира полка, приложил забинтованную кисть к виску и доложил:
— Старший лейтенант Киримжанов, заместитель командира батальона по политчасти.
— Ранило?
— Два пальца оторвало... Осколком...
— Жить будешь, — сказал полковник. — Почему такой чумазый? Где был?
— Во второй роте.
— Ну и как там? Кто командир?
Киримжанов попросил воды, ординарец комбата протянул ему фляжку. Жадно глотая холодную воду, он напился, утер рукавом шинели губы и подбородок, доложил обо всем, что пережила рота за несколько часов. Мины и снаряды искромсали весь ее передний край. Никаких строений не осталось — все развалены. В груды кирпича превращены и трехэтажный дом, и одноэтажный особняк.
Усольцева передернуло: вспомнил жителей, которые ютились в подвале, и черноглазого Додика. Неужто завалило? Не выдержал, подошел к полковнику и козырнул: