На столе стояли тарелки с закуской и начатая бутылка водки.
— Сегодня девять дней было. Думала, придет несколько старух, посидим тихо, помянем, да вот Катька с Зинаидой набились. А с поминок народ не гонят.
Николай чувствовал себя последним скотиной. Приехал… Человеку самому до себя, а тут он со своими проблемами.
— Вера, я…
Он вытащил кошелек.
— Вот, пожалуйста, возьми.
Она покачала головой.
— Не надо ничего.
— Надо. — Он насильно вложил ей в руку деньги. — Я сам мать хоронил, знаю, как это все бывает.
— Такая пустота вокруг, такая пустота… Кажется, что жить незачем. Пока мать болела, все на что-то надеялась, ждала чуда. Понимала, что ей не выбраться, и все равно…
Она тихо плакала.
Николай терпеть не мог женских слез и всегда связывал их с истериками, которых немало навидался за свою короткую семейную жизнь. Сейчас он с удивлением заметил, что женщины плакать могут по-разному. Веру слезы ничуть не портили, наоборот, её лицо, обычно суровое и неприступное, теперь казалось близким и домашним. Хотелось успокоить, сказать что-то утешительное, но Николай не знал, как это делать. Те женщины, с которыми имел дело, в его утешении не нуждались.
— Устала я очень. Катька как репей. Пила бы молча свою водку, так нет, душу норовит наизнанку вывернуть.
Николай опять лежал на знакомом топчане на веранде и долго не мог уснуть. Среди ночи почувствовал, что по нему кто-то мягко ступает. Дуська, подумал он и провалился в сон.
А утром… Утром его встретила совсем другая Вера. Николай рассказал ей все, что знал: про монеты, про исчезнувшую икону Николая Угодника, про непонятную до конца роль Славика Доронькина в этой истории, про Ленку Мартынову, про Костыля, который ехал с ним в одной электричке, а потом внезапно исчез, про испарившийся неизвестно куда план усадьбы Пимена. Он даже покаялся в том, в чем раньше не признался бы никому.
— Как увидел, что желтый листок пропал из маминого портмоне, такая меня тоска взяла, что не удержался и…
Николай виновато опустил глаза.
— Напился, как последний свинья. Потом тоскливо было, знал, что пить нельзя, но ничего не мог с собой поделать.
Вера слушала очень внимательно.
— Ты уверен, что клад Пимена существует? — холодно спросила она.
— Что? — опешил Николай.
Лишь сейчас он заметил, что Верины глаза смотрят на него отчужденно и даже, кажется, пренебрежительно. Перед ним, поджав губы, сидела незнакомая женщина: собранная, сдержанная, такая, какой увидел её несколько дней назад на вокзале в Гагарине. Только лицо сейчас было строже прежнего, да светло-русые волосы не так туго затянуты в узел.