Поэтому было радостно слышать крики людей на улицах, сознавать, что, хотя они грозятся поднять мятеж за Сэчверела, против своей королевы они ничего не имеют.
Придя в зашторенную ложу, откуда собиралась наблюдать за ходом процесса, Анна обнаружила, что в ее свите находится герцогиня Мальборо. До чего назойливая особа! У Анны сразу же испортилось настроение, правда, она не без удовольствия заметила, что герцогиня на сей раз необычайно смиренна, так как наверняка сознает, что гнев людей обращен против ее клики.
Но долго оставаться смиренной Сара не могла. Вскоре она принялась обсуждать, следует ли дамам стоять или можно сесть, и даже осмелилась подойти к королеве, напомнить, что процесс, судя по всему, будет долгим, а она даже не дала своим фрейлинам положенного дозволения садиться.
— Садитесь, будьте любезны, — холодно произнесла Анна, не глядя на герцогиню.
Сара заметила, как несколько дам переглянулись, и лицо ее вспыхнуло. Трудно было сдерживать ярость.
Увидя, что герцогиня Сомерсетская не села, а встала за креслом королевы, Сара властно обратилась к ней:
— А вы почему не садитесь, раз ее величество дозволили?
— Не хочу сидеть, — ответила герцогиня Сомерсетская и добавила: — в присутствии ее величества.
— Ваша светлость намекает на то, что я не знакома с придворным этикетом? — повысила голос Сара.
— Не намекаю ни на что, — ответила та. — Просто говорю, что предпочитаю стоять.
Пылающая гневом Сара уселась.
«О Господи, — подумала Анна, — как бы хорошо избавиться от этой женщины».
Процесс длился несколько дней, и всякий раз Вестминстер-Холл бывал переполненным. На процессе присутствовали все члены парламента. Не вмещавшиеся в зал люди толпились на улицах.
С каждым днем становилось все яснее, на чьей стороне народные симпатии. Преданные королеве люди заявляли, что она вместе с ними стоит за Сэчверела и настроена против правительства, контролируемого вигами, которое возглавляет Годолфин и поддерживает клика Мальборо. То был не просто суд над Сэчверелом. На карту была поставлена участь правительства.
Сэчверела в конце концов признали виновным, но приговор вынесли до того мягкий, что его сторонники восприняли это как свою победу. Ему всего-навсего запретили проповедовать в течение трех лет, а ту проповедь решено было сжечь возле биржи в присутствии лорда-мэра и шерифов Лондона и Мидлсекса.
В ту ночь на улицах горели праздничные костры и царило шумное веселье.