К концу рабочего дня пошел дождь. Гусев уныло посмотрел в окно, вспомнил, что опять не взял с собой зонтик, позвонил домой. Лариса уже пришла, забрала Аленку из яслей, дочь что-то хандрит, кажется, простыла.
— Ты ее малиной, малиной напои и аспиринчику дай полтаблетки, я скоро приду!
Через час он вышел на улицу и, подняв воротник пиджака, побежал, перепрыгивая через пузырящиеся мутные лужи, к автобусной остановке. На ходу оглянулся, увидел свет в кабинете Семина и подумал с завистью о том, что Федору повезло больше: мать у него на пенсии, сидит с внучкой и та, кажется, еще ни разу ничем не болела. А тут крутишься как белка в колесе, только успевай ногами шевелить.
Сзади загудела машина. Гусев отскочил в сторону, но крытый фургон проехал близко и выплеснул лужу прямо на брюки.
— Чтоб ты сломался, паразит! — выругался Анатолий и погрозил вслед машине. Фургон вдруг остановился, из кабины вышел водитель, и Гусев узнал в нем Григория Чеботаря.
— Кого я вижу? Анатолий, ты меня извини, я не хотел, я и так медленно ехал. А ты, между прочим, топал по самой проезжей части. Тебе далеко? Садись, довезу. Здорово я тебя искупал?
— Да уж, баня будь здоров! — сердито ответил Гусев, подумав, что на ловца и зверь бежит. — Если подбросишь домой, обиду снимаю. — Он забрался в кабину, стряхнул с брючины воду. — Ладно, не сахарный. Слушай, Григорий, а ведь ты меня надул. Был я в поликлинике. Ни черта там не могут сделать быстро. Говорят, стой в очереди два года или чуть меньше. Ты, может, не в нашей вставлял? Может, в другом городе? — Гусев посмотрел на Чеботаря и едва удержался от искушения потрогать три крупных золотых зуба.
— Я вру? — Чеботарь побагровел от возмущения. — Да чтоб я сдох в таком случае! Я только девку эту не помню, какой гроши давал. Они там все в белых халатах, а у меня память на лица вообще плохая. Зато врача немного помню. В халате, тоже белом, вежливый был такой и молчал все время. Как его звать? А бог знает. Я не спрашивал. Что мне с ним — детей крестить? Я у него все время сидел с открытым ртом и закрытыми глазами. Боюсь зубной боли хуже всякой смерти.
2
— Ну, вот и все, бабуля, теперь тревожить не будет, — сказал Николай Одинцов, помогая старушке вызволиться из кресла и провожая ее к выходу. — До обеда не ешьте, потерпите.
— Спасибо, милок, — со стоном ответила женщина, держась темной жилистой рукой за щеку. — Может, тебе молочка или яичек? Мы деревенские, у нас по-простому. — Она покрыла седую голову платком, нагнулась к большой сумке, оставленной у двери. — Мне муж так и приказал, чтоб я гостинец дала.