- Если вся загвоздка в валериановых каплях, то зачем пан майор так подробно фотографировал? Вс" подряд и без передышки? Уверяю, вы выглядели вполне серьезным.
- Помилуйте, пан профессор, как мне не быть серьезным -я же на работе! А снимки - на случай придирок... начальство, - он усмехнулся и направил под стол густую струю дыма. - И еще, я фотограф-любитель, разве вам не насплетничали?.. Затмение снимал год назад в телескоп - так, поверите ли, взяли журналы... цветной снимак, могу показать.
Я не мог придумать новых вопросов, разговор, как будто, заканчивался.
- У меня к вам просьба, профессор. Вы-то поиграли в индейцев, и делу конец. А мне придется отчитываться... замять невозможно, необычное дело, все равно станет известно. Будут спрашивать разные глупости - почему не давали предупредительных выстрелов, почему при проведении операции отказались от использования взрыв-пакетов, и вс" такое... как у вас на ученых советах, - трубка его догорела, он ее выколотил, и теперь чистил ершиком. - Опишите подробно все, что вы вчера видели! Про собаку не надо, только на пустоши. Машинка в соседней комнате, пишите пожалуйста три экземпляра. И главное, перед подписью - все ваши чины, все ученые звания, не забудьте... Провинция есть провинция!
После событий того дикого дня и сумасшедшей ночи следующие несколько дней рисуются мне до сих пор неясно. Я чувствовал, вот-вот должно что-то случиться, и даже жил в определенном ожидании этого "чего-то", как в шахматах ждут хода противника, но не давал себе труда хорошенько подумать, какой это будет ход. Из состояния бестолковой расслабленности жизнь меня вывела резким и довольно жестоким толчком.
То, ради чего я застрял в городе - письмо с докладом о мрачной судьбе Антония и его мраморной гробнице - написано пока не было. Мне казалось, оно обязательно свяжется с дальнейшей моей судьбой, и хотелось писать его, имея в мыслях какую-нибудь ясность. О главной же причине промедления я тогда не желал дать себе отчета: письмо означало точку, жирную точку, замыкающую главу, и руки отказывались ее ставить. Письмо написалось вскоре, само собой, как только выезд из города стал невозможен.
Припоминаю, что самым отчетливым чувством тех дней было раздражение против Крестовского. Мало того, что он вызвал меня в участок и допросил, как карманного вора, теперь он установил за мной бесцеремонную слежку. Он встречался по десять раз в день, иногда в совсем неподходящих местах; стоило мне отправиться гулять в степь, тотчас мимо пылил, как деловитый жук, газик с желтыми дверцами. У него еще хватало нахальства при каждой встрече изображать радостную удивленность и махать из машины рукой. Я измышлял разнообразные способы отделаться от него, но все мои уловки не имели успеха. Только раз удалось улизнуть от него надолго, и тогда же со мной произошел сквернейший случай. Кажется, это было на пятый день после той ночи.