Не оттолкнула. Кожа холодная, а на длинных ресницах застыли слезы. Коннован моргает, и слезинка, не удержавшись, скатывается вниз.
Слезы чем-то похожи на жемчуг, который по-прежнему греет руку. Рубеус высыпал жемчужины в ладошку Коннован. Она не сопротивлялась, и эта покорность, совершенно нехарактерная ей, ранила почти так же сильно, как и слезы.
— Зачем ты вернулся?
В ее голосе нет ни злости, ни обиды, только усталость и еще, пожалуй, ожидание.
— Война, — ответил Рубеус. Невпопад, зато правда. — И времени мало. Вернее, времени почти не осталось, какие-то девять часов и даже меньше… А у тебя платье помялось, вот здесь.
Пальцы проваливаются в глубокую шелковую складку, из которой застывшей слезой выкатывается черная жемчужина, и выбираются, касаются щиколотки, скользят вверх, на секунду задержавшись на трогательной впадинке под коленом, и темный шелк послушно отступает. Ступня у нее узкая, маленькая, когти втянуты, но если легонько нажать на палец…
— Прекрати. Я щекотки боюсь.
— Если бы только щекотки.
— Ты просто невозможен!
У Коннован такое лицо, будто она до конца не решила окончательно, разозлиться ей или рассмеяться.
— У тебя волосы растрепались. А глаза лиловые. Раньше были черными, а теперь лиловые… красиво.
— Зачем ты вернулся?
— Хочу понять… — Рука забралась непозволительно высоко, и Коннован отодвигается. Но не настолько далеко, чтобы нельзя было дотянуться.
— Что понять?
— От кого или от чего ты бежишь.
Она не отвечает, молча отворачивается к стене, в очередной раз отгородившись молчанием. Не верит, что ж, он вполне заслужил это недоверие.
— Не убегай, пожалуйста.
Она молча кивает и позволяет обнять себя. Не отталкивает, но… все равно она не здесь, где-то далеко, в собственных мыслях и страхах, где он ничем не может помочь.
Коснуться губами волос, шеи… бешеный пульс на мгновенье замирает, или просто кажется… теперь ее кожа пахнет лавандой, а у слез горький привкус боли… утешить, успокоить…
Ее руки обвивают шею, а губы робко, нерешительно касаются его щеки и тут же, словно испуганная собственным поступком, Коннован пытается оттолкнуть его, но как-то нерешительно. От неловкого движения платье соскальзывает с плеч… и ниже…
Ключицы крыльями чайки сходятся вместе, и в ямке между ними живет все тот же сумасшедший пульс. Поймать, удержать…
Ее пальцы, путаясь в пуговицах, пытаются расстегнуть рубашку, случайные прикосновения дразнят, обжигают. К черту одежду. Кожа к коже, один огонь, один пульс, одно дыхание на двоих…
Ее тело выгибалось, плавилось и жгло руки раскаленным металлом. Ее кожа пахла назойливой лавандой, а губы имели привкус жженого сахара. Ее когти впивались в спину, причиняя боль, но никогда еще боль не была настолько желанной.