— Ну, — произнес Фельче, отсмеявшись, — во-первых, не "если", а "когда". Раскроют тебя обязательно, полагаю, месяца через три. Нам нужно время на подготовку. Во-вторых… к боли ты нечувствителен, к химическим стимуляторам тоже, ну а выломать что-то напрямую из головы сенсора способна только матка. Но ты ведь желаешь встретиться с ней, верно? А мы поможем… нет, ну что за манера вечно опаздывать, а?
Он встал и, подойдя к окну, раздраженно дернул тяжелую раму. Вечерний воздух освежил и немного успокоил. Но до чего же странно все вышло, и вроде бы удачный случай, но… не нравилась Вальрику эта затея. Одно смерть ради Княжества, долга и чести, и совсем другое — ради удовлетворения амбиций кучки интеллектуалов. А Карл еще утверждал, будто в Империи с учеными беда.
Беда. Вот уж действительно беда.
Но Фельче хотя бы не врет. Честолюбив — острая вонь гнилых соболей. Настойчив — бледно-серая шкура старого клинка. Правдив — снежная белизна дремлющей лавины.
Прощупать собеседника Вальрик мог. Понять — нет.
— А если я откажусь?
— Тогда ты тихо скончаешься в своей постели. Камрад Унд будет весьма огорчен, мне придется сменить место жительства, а Улла… ну она чересчур заметна, к тому же должен же я буду возместить Унду его финансовые потери.
— Шантаж?
— Увы, мой друг, нельзя работать на бойне и не заляпаться кровью, — мастер Фельче, прикрыв окно, вернулся к столу. — Но если согласишься, то… так и быть, забирай Уллу, скажем, в качестве утешительного приза.
— Последний вопрос, а почему вы, если так все хорошо, здесь? Почему вас судили? Лагеря? И Черный квартал? Почему не там, за стеной, где-нибудь в частном доме?
Легкое раздражение, которое быстро тает, оставляя флер неясного осенне-листвяного аромата. Снисходительный взгляд. Улыбка. Ответ:
— У меня, если ты заметил, тоже частный дом и весьма неплохой, климат опять же… тишина, спокойствие, добрые нелюбопытные соседи. Что касается суда, то… кому как ни тебе знать, что порой суд — лишь ступенька, ведущая к цели. И лагеря же бывают разные. А утраченное гражданство мне вернут по первой же просьбе. Но пока и без гражданства неплохо, работаю вот, людей слушаю… ищу интересные экземпляры, а потом думаю, куда их приспособить.
Громко хлопнула входная дверь, натужно заскрипели половицы: время отведенное на раздумья, истекло.
Рубеус.
Коннован сидит на кровати, вроде бы рядом, но в то же время далеко, в каких-то своих мыслях, которые она тщательно прячет за стеной. Прячет, но не ото всех.
— И о чем вы с ним разговаривали?
— Да так… ни о чем.
Коннован отводит взгляд, и становится совершенно ясно — врет. А если врет, то не доверяет, или хочет что-то скрыть, но что? Гадать, упершись в стену отчуждения, унизительно, а мысль о том, что Карлу она доверяет, приводит в бешенство.