Когда я задумался над тем, чтобы покончить с собой чаша моих эмоций для коллег и студентов оказалась невидимой. Интеллектуал, подобный мне, не имел права кричать о своей душевной боли. Депрессия с точки зрения таких интеллектуалов была принадлежностью людей слабых. Никто не заметил печали, которая как бы тихой сапой прокралась на мое лицо. То ли они были слепыми, то ли я не умел демонстрировать своих сантиментов? Не знаю.
Как нас всегда предупреждал учитель, никто не является злодеем на все сто процентов, и никто — на все сто про- центов жертвой. Я бьт бесчувственным, и меня окружали люди с явно пониженным уровнем чувствительности. Я не нуждался ни в аплодисментах, ни в похвалах ученого мира, ни в поздравлениях, мне нужно было всего лишь плечо, на котором я мог бы вьшлакаться, лишь бы чувствовать присутствие рядом со мной людей, которые могли бы сказать мне: «Я здесь. Можешь на меня рассчитывать».
Когда учитель пригласил нас увидеть смелость и величие юноши с неврозом навязчивых состояний, он фактически бросил нам вызов.
— Вы готовы продать мечты этому юноше? — спросил он и замолчал, ожидая нашего ответа.
Мы словно онемели. После нескольких секунд, длившихся бесконечно долго, ощущая комок в горле, мы совершенно растерялись. Это была странная реакция со стороны людей, считавших себя очень опытными. Мы не знали, что сказать. Не знали, что он о нас подумает. В какой-то момент мы посчитали, что он сошел с ума. Потом мы боялись, что он подумает, что с ума сошли мы. Не безумство ли это? Мы балансировали на самом краю пропасти много раз.
Учитель все еще молчал. Его молчание беспокоило нас. Мы умели смеяться над неудачами других, но не умели устранять эти неудачи. Мы были людьми творческими в деструктивном плане, но отнюдь не были творцами в плане конструктивном. Если бы кто-нибудь попросил Чудотворца произнести длинную высокопарную молитву во здравие юноши, он сделал бы это без труда, однако просьба продать юноше мечту и с места его не сдвинула бы. Если бы Бартоломеу был пьян и кто-то предложил бы ему подружиться с незнакомцем, он принял бы это вполне спокойно, но если бы он был трезв, то наверняка посчитал бы эту задачу крайне сложной. Если бы Руку Ангела попросили стащить у этого юноши бумажник, а потом вернуть его владельцу, чтобы привести его в восхищение, то никаких трудностей не возникло бы. Однако задача привести его в восторг своими словами была практически невыполнимой.
Если бы меня попросили провести с юношей занятие, чтобы по казать ему свою образованность, я легко бы с этим справился. Но завоевать уважение подобного незнакомца, не прибегая к могуществу информации, я не мог ни при каких обстоятельствах. Я умел обращаться к большим аудиториям, но не знал, как очаровать человека своим обаянием.