— Тот, кто не развивает в себе искусство наблюдать, обладает умом поверхностным, а его человечность находится в самом зачаточном состоянии. Такой человек может стать кладезем информации, но выдвигать великие идеи ему не дано.
Я вспомнил, как накануне за странными поступками Соломона не разглядел человека со сложным внутренним миром. Моя наблюдательность была крайне слабой. Я видел только то, что видит любой «нормальный» человек. Эдсон и Димас тоже не знали, что делать с выданной им бумагой. Бартоломеу, чтобы пробудить в себе вдохновение, тихо напевал что-то, но это ему не помогало. Он смтрел то вверх, то по сторонам и ничего не делал. Проходило время, но мы так и не замечали ничего интересного. Единственным исключением был Соломон. Он приглушил свое навязчивое беспокойство и писал не останавливаясь. При этом он часто восклицал:
— Ну и ну! Вот это да! Фантастика!
Пока он писал, я оставался заторможенным. Продавец грез толкнул меня.
— Искусство смотреть и видеть разовьет в себе лишь тот, кто овладеет еще более сложным искусством — искусством человеческого интеллекта. — И не дал никаких пояснений.
«Что это за искусство?» — подумал я. Вскоре он пояснил сказанное:
— Я имел в виду искусство успокаивать разум. Люди, в свое время блиставшие умом, прожили ничем не примечательные жизни, потому что не умели успокаивать свой разум. Великие писатели, знаменитые ученые, великолепные артисты терзали свое вдохновение, потому что их умы были возбуждены. Размышления, мысленные образы и образы фантастические, способные породить полет творческих способностей, могут также, если их в избытке, и крылья подрезать, и лишить человека интуиции и находчивости.
«Это и есть моя проблема», — решил я. Мой ум был подобен трясущемуся листу. Думать, в том числе о всяких глупостях, было особенностью моей психики. Я всегда был врагом молчания. Но, выслушав учителя, я попытался замолчать. Это было нелегко, поскольку я был переполнен образами, проносившимися в моем мозгу с большей скоростью, чем автомобили по проспекту, на котором мы стояли. Моим жалким жребием бьт загрязненный интеллект.
Мои друзья тоже выглядели растерянными. Но понемногу мы входили в бесконечный мир тишины. С этого момента наше восприятие стало острее. Я расслышал звонкие звуки, издаваемые какой-то птичкой. Мелодия ее шебета была прекрасной, а исполнение — невероятно вдохновенным. Я отметил это на бумаге. Тут же другая птичка пропела жалобную мелодию. А потом голубь-самец приступил к исполнению своего неизменного ритуала ухаживания за голубкой.