Я различил более десятка изумительных птичьих песен. Особых причин для вдохновения в этом холодном железобетонном контейнере у них не было, но, в отличие от меня, они торжественно отмечали праздник жизни. Я заметил и тоже записал стойкость источенных червями деревьев, которые, несмотря на твердый грунт и нехватку влаги, выживали во враждебной среде с тем бесстрашием, которого у меня никогда не было. Мимо этих деревьев прошло более десяти миллионов человек с тех пор, как они были посажены, и, может быть, лишь десять из них попытались рассмотреть их в деталях. Я почувствовал себя человеком привилегированным в этой социальной пустыне.
Бартоломеу, который раньше и слона перед собой не увидел бы, тоже добился первых успехов, начав что-то различать в этой путанице. Краснобай созерцал пять разноцветных бабочек, танцевавших в воздухе. Он отметил, что, в отличие от этих бабочек, танцевал только тогда, когда напивался. Эдсон различил несколько видов шуршания, издаваемого листвой при дуновениях ветра. Листва, ничего не требуя взамен, аплодировала прохожим, в отличие от него самого, изо всех сил старавшегося эти аплодисменты сорвать. Димас разобрался с насекомыми, которые без отдыха трудились, готовясь к зиме, то есть делали то, чего он сам никогда не делал. Он воровал и, как всякий вор, был совершенно никчемным хозяином полагая, что жизнь — это вечная весна.
После этого приятного упражнения мы произнесли нашу излюбленную фразу: «Я безумно люблю эту жизнь!» Никогда еще такой незначительный труд не давал такого ощутимого результата! Я и представить не мог, что природа может столь зримо присутствовать в самом центре города. Как могло случиться так, что специалист в социальных вопросах ни разу не делал подобного упражнения? Впервые в жизни я полюбил тишину и понял, что у меня не было детства.
Я не могу вспомнить ни одного приятного переживания, испытанного в детстве. Возможно, я и стал-то таким сухим человеком только потому, что никогда не расслаблялся, будучи ребенком. Возможно, у меня была навязчивая мания преследования, я опасался того, что кто-то может напасть на меня сзади, потому что в детские годы я не ведал простодушия. Возможно, в зрелом возрасте я стал хроническим и угрюмым угнетателем, потому что начало моей жизни отнюдь не было радостным. Потери сделали меня взрослым очень рано, сделали юношей, думавшим много, а чувствовавшим мало.
Пока я вспоминал свои детские годы, учитель, похоже, тщательно исследовал меня. Энергично вбирая в себя воздух, он заговорил о злодейском умерщвлении детства в настоящее время, то есть о том, что его больше всего сейчас волнует.