Первым моим побуждением было отказаться от этого чудовищного пари, которое означало, что жизнь большого количества людей была поставлена в зависимость от моего искусства стрельбы. Но Томас Холстед, поняв, что слова Дингаана страшно подействовали на меня, быстро сказал по-английски:
— Соглашайтесь, если вы не дурак… Если только вы не согласитесь, он перережет горло каждому из них и загонит вашу девушку в эмпосени (гарем), в то время как вы сами станете таким же пленником, как и я…
Таковы были его слова, на которые и не мог ни обижаться, ни пренебрегать ими и, хотя в моем сердце царило отчаяние, я сказал внешне спокойно:
— Да будет так, о король. Я принимаю пари. Если я убью трех грифов из пяти, когда они будут парить над холмом, тогда я, согласно твоему обещанию, получу разрешение на то, чтобы все ехавшие со мной люди в целости и сохранности уехали?
— Да, да, Макумазан… Но, если тебе не удастся убить их, то помни, что следующих грифов ты будешь уже стрелять из числа тех, которые прилетят пожирать ИХ мясо, ибо тогда я узнаю, что ты никакой не волшебник, а просто обыкновенный лжец. А теперь, Тоо-маас, убирайся! Я не желаю, чтобы ты шпионил за мной, а ты, Макумазан, иди сюда. Хотя ты и довольно плохо говоришь на моем языке, я хотел бы поговорить с тобой об этих бурах…
Так что Холстед ушел, пожимая плечами и бормоча, когда проходил мимо меня:
— Я надеюсь, что вы действительно умеете стрелять…
После его ухода я на протяжении полного часа сидел один с Дингааном, который устроил мне перекрестный допрос о голландцах, их движениях и целях переселения к границам его страны. Я ответил на его вопросы насколько мог хорошо, пытаясь представить буров в наилучшем свете.
Наконец, когда он утомился разговором, он захлопал в ладоши, в ответ на что появилось изрядное количество миловидных девушек, причем две из них принесли горшки с пивом, из которых он предложил пить и мне. Я ответил, что не хотел бы этого делать, поскольку от пива будет дрожать рука, а от твердости моей руки сегодня зависят жизни многих людей. Надо отдать ему должное, он полностью разделил мою точку зрения. И тут же приказал мне немедленно возвращаться в лагерь, чтобы я имел возможность отдохнуть, и даже послал со мной одного из своих телохранителей, чтобы он держал щит над моей головой, предохраняя от солнца.
— Хамба-гахле (иди мягко) — сказал мне коварный тиран, когда я уходил. — Сегодня после полудня я непременно встречу тебя возле Хлома Амабуту и там будет решена судьба этих аммабоона, твоих товарищей.
Когда я добрался до лагеря, то нашел там всех буров, столпившихся вместе в ожидании меня, и с ними преподобного мистера Оуэна и его людей, включая валлийскую служанку, женщину средних лет, которую, помнится, звали Джен.