— Да, мой отец, — добавила Мари, наклонившись над столом, опершись подбородком на руку, а ее черные, как у антилопы, глаза смотрели ему прямо в лицо. — Да, мой отец, это именно так, как уже я говорила тебе.
— А я повторяю тебе, Мари, что это не может осуществиться, — повысил голос Марэ, ударив кулаком по столу. — Я ничего не могу сказать против тебя, Аллан, я уважаю тебя, действительно, и ты сослужил мне огромную службу, но это невозможно…
— Почему невозможно, минхеер? — спросил я.
— По трем причинам, Аллан, каждая из которых решающая. Ты — англичанин, а я не желаю, чтобы моя дочь вышла замуж за англичанина… Это первая причина. Ты беден, что не компрометирует тебя, но с тех пор, как я разорен, моя дочь не может выйти замуж за бедного человека… Это вторая причина. Ты живешь здесь, а мы с дочерью уезжаем отсюда, таким образом не можешь жениться на ней… И это третья причина, — и он замолчал.
— А нет ли и четвертой, — спросил я, — которая является истинной причиной? Именно, что вы желаете выдать свою дочь за кого-либо другого?
— Да, Аллан, раз уж ты принуждаешь меня к этому, имеется и четвертая причина. Я обручил мою дочь с ее двоюродным братом, Эрнандо Перейрой, человеком с состоянием и в зрелом возрасте; не мальчиком, а мужчиной; имеющим собственную точку зрения и могущим содержать жену.
— Я понимаю, — ответил я спокойно, хотя в моем сердце бушевал настоящий ад. — Но… скажите мне, минхеер, обручилась ли лично Мари, или, быть может, она ответит собственными губами на этот мой вопрос.
— Да, Аллан, — спокойно вмешалась Мари, — я обручилась лично: с тобой и ни с каким другим мужчиной.
— Вы слышали, минхеер? — обратился я к Марэ.
Как обычно, он легко пришел в возбуждение. Он неистовствовал, спорил, ругал нас обоих. Он говорил, что никогда не разрешит этого, что скорее увидит свою дочь в могиле. Что я злоупотребил его доверием и осквернил его гостеприимство, что он застрелит меня, если я близко подойду к его девочке. Что она еще несовершеннолетняя и по закону только он может распоряжаться ее брачными делами. Что она должна сопровождать его во время переезда, чего, конечно, не смогу сделать я, и еще много другого в этом роде…
Когда, наконец, он утомился и ударил своей любимой трубкой по столу, заговорила Мари:
— Отец мой, ты знаешь, что я тебя горячо люблю, ибо после смерти моей матери мы являлись всем друг для друга, не так ли?
— Конечно, Мари, ты — моя жизнь и даже больше чем жизнь!
— Очень хорошо, отец. И поскольку дело обстоит именно так, я признаю твою власть надо мной, что подтверждается и законом. Я допускаю, что ты имеешь право запретить мне выйти замуж за Аллана, и, поскольку я еще несовершеннолетняя, я не выйду за него из-за моего долга по отношению к тебе. Но, — она поднялась и посмотрела ему прямо в глаза, и какой величественной в этот момент была она в своей простой силе и полной грации юности! — имеется одно обстоятельство, отец мой, которое я не признаю… — твое право заставить меня выйти замуж за другого мужчину. Как женщина со своей сильной волей, я отвергаю это право! И как бы мне ни было больно, отец мой, я отказываю тебе во всем, и если ты будешь настаивать, я умру… Я здесь отдала себя Аллану на добро и зло и, если не смогу выйти за него замуж, то уйду в могилу невенчанной. Если мои слова причиняют тебе боль, я умоляю простить меня, но в то же время помнить, что они являются моими словами, которые не могут быть изменены!