Санька растерянно заморгал. А что, если вправду рассердится и не пустит? Она нравная, с неё станет. Хоть правдой, хоть хитростью, а надо улизнуть.
— Мама, я же хотел за хворостом…
— Вот это другое дело!
Мать стояла к нему спиной, поворачивая ухватом горшки в печке, но голос у неё подобрел:
— Верёвку возьми — вязать вязанки, хворост выбирай покрупней и посуше, да…
Но дверь уже хлопнула. Мать обернулась: лохматая верёвка по-прежнему лежала на лавке, а Саньки и след простыл.
Не разбирая дороги, мальчик, как заяц, бежал по зелёному ковру озимых. Потом по колючему жнитву, потом по чёрно-лиловым мёрзлым глыбам вспаханной под пар земли. Санька спотыкался, падал и снова бежал, пока не выбрался на большак.
Он не мог объяснить матери, почему он должен был уйти из дома, но он должен был это сделать. Он хотел попрощаться с Ларой.
Когда в деревне заговорили, что в Игнатове немцы схватили кудрявую глазастую девочку-партизанку, у Саньки заныло сердце: это она, она!..
Говорили, что эту партизанку должны казнить, потому что она, кроме всего прочего, бросила гранату — хотела подорвать и себя и немецких солдат. И Санька решил, что если Лару повезут на расстрел в Пустошку, то обязательно по большаку.
Когда Санька вышел на большак, в воздухе начали кружиться снежинки. Так и должно было быть: на кусте бурьяна, словно два краснощёких яблочка, сидели два снегиря, а известно, что эти птицы прилетают к нам с первым снегом.
Они тоненько пересвистывались, и мальчик вмешался в их разговор.
Санька ловко подражал голосам разных птиц, мог одурачить даже осторожную кукушку, но сегодня он охрип — снегириный серебряный пересвист у него не получился.
Птицы улетели. Мальчик остался на дороге один.
Он передавил ногами весь лёд на лужах, но, как ни прыгал, согреться не мог. Кацавейка на нём была старая, выношенная, а ждал он долго. Уже колеи на дороге побелели — столько в них насыпало снегу. Когда цветут тополя, точно так же в каждой ямке белеет пух.
На Санькин рукав упала большая, похожая на звёздочку мохнатая снежинка.
«Вот подожду, когда эта снежинка растает, — решил продрогший Санька, — и пойду домой. Может, сегодня не повезут, а может, и вообще это не она».
Но снежинка, словно живая, лежала на его рукаве и не таяла.
Вдали показались две подводы. И мальчик нарочно медленно, чтоб было время все рассмотреть, пошёл им навстречу.
Санька взглянул на первую подводу и, брезгливо поморщившись, отвернулся. Что, он не видел пьяных немецких солдат?..
А вот вторая подвода заставила мальчика насторожиться. И здесь рядом с мрачным, понурым возницей восседал немецкий солдат, но позади конвойного подозрительно высоко топорщилась коровья шкура. Кого прятали под ней?