. Вкусный хлеб! Жизнь сносная, и зиму в таком доме легче прожить, чем здесь. Но целый день сидеть без дела трудно. Ну и без воли, конечно, очень тяжело. Скука большая…
Люди слушали Гарака, затаив дыхание. У многих от удивления открылись рты. Женщины толпились в дверях. Они то перешептывались, то замирали…
Сколько повидал этот Гарак! Подумать только — держать человека взаперти, вдали от родных! Все понимали, что это безжалостно. Но главное было в другом. Гараку сказали, что, если кто еще осмелится рубить лес, того арестуют и сошлют на много лет. Начальство разрешило брать в казенном лесу только валежник, а рубить — за много верст, где одна ольха. Долго не могли успокоиться горцы. Долго шумели, спорили.
— Разрешили брать валежник — сделаем так, чтоб его хватило всем и на всю зиму! — воскликнул Гарак.
И гости радостно зашумели.
— А кто выдаст, — добавил Пхарказ, — тому отрежем язык!
На этом и разошлись.
Весь вечер и весь следующий день почти в каждой башне аула тонким звоном точили топоры. Точили, как никогда, на бритву.
Несколько дней спустя Гойтемир на своем знаменитом иноходце выехал со двора, напутствуемый шутками молодой жены. Первая его жена умерла еще в молодости от чахотки. Вторую со своими взрослыми детьми он отправил на плоскость, купив ей в Назрани землю и дом, потому что она не могла ужиться с третьей, заносчивой и красивой. В особенности после того, как молодая родила мужу сына — Чаборза.
— Передай своей назрановской старушке мой привет! — язвила жена вдогонку Гойтемиру. — Скажи, что если ты так часто будешь уезжать в Назрань, я готова поменяться с ней домами!
Гойтемир только ухмылялся да оглядывался по сторонам, чтоб люди не услышали. Большие вольности допускала красавица Наси. Знала: любит ее старик, любит последней, самой сильной, самой опасной любовью. Такая любовь прощает все грехи, кроме одного — измены. И Гойтемир прощал ей все: ее шутки, злой язык и многое другое.
Он ехал с обычными донесениями к приставу.
Не успел скрыться за перевалом Трех Обелисков хвост его коня, как весть о том, что он уехал в город, облетела аул Эги и хутора. Без промедления, кто бегом, кто на коне, мужчины, а из иных дворов и женщины — все устремились в лес…
Три дня не было Гойтемира дома. Три дня, три ночи подряд лес, названный «казенным», стонал под ударами топоров. А когда на четвертый день Гойтемир выехал на перевал и бросил привычный взгляд на лощину, он не поверил своим глазам. Огромная часть горы, которая была вечно покрыта толстой шубой леса, стояла голой. Он подъехал ближе. Нет, голыми нельзя было назвать эти места. Их покрывали сотни поваленных деревьев, будто здесь только что прошел ураган невиданной силы или пронеслось стадо гигантских животных. Пот выступил на мясистом носу старшины. Он хлестнул непривычного к плети коня, и тот понесся вниз, рискуя сломать шею себе и хозяину.