Наконец, в одну из ночей, на последнем допросе ей сказали:
— Сознайтесь, что вы прятали Михайлова и такого-то (фамилию я забыла).
«Михайлов» был ее жених.
Она все отрицала.
— Сознайтесь, а то расстреляем. Вы знаете Михайлова?
— Нет, не знаю.
— Ах так? Товарищ Сергей, иди сюда. Из-за темной портьеры в глубине комнаты вышел… ее возлюбленный. Стал за столом, рядом со следователем, заложил руки в карманы, посмотрел на нее холодным отсутствующим взглядом:
— Так ты, Жанетта, меня не знаешь? И такого-то не знаешь?
Она потеряла сознание. Очнулась в подвале чека. Больше ее ни о чем не спрашивали. Перевели внезапно в тюрьму. Теперь она не знает, что с ней будет, расстреляют ее или нет, — как я думаю?
И снова рыдания.
Красивая девушка. Почти грезовская головка, мягкие движения, стройная фигурка.
Мы подружились. Юрочка очень ее полюбил. Она все пела ему детскую песенку:
Les petits bateaux qui sont sur l'eau
Sont les enfants des grands bateaux,
Et les grands bateaux
Sont les papas des petits bateaux.
Когда, в конце августа, за недостатком улик, а главное — благодаря заступничеству радиостанции, нас выступили на волю, я обещала Жанетте пойти к одной старой швейцарке, которая могла ей помочь вырваться из застенка, так как имела связи в Москве у самой Крупской.
***
Да, этот день. Этот мучительный и счастливый день. Обычно с утра вызывали тех, кто выходит на свободу. После обеда приезжал грузовик из ЧК и увозил на особые допросы и на… расстрел. И вот, нас вызвали именно после обеда. Не стоит передавать того, что мы все пережили, пока собирали вещи, пока шли по длинным тюремным коридорам, пока нас не ввели в большую комнату, битком набитую другими заключенными. Тут уже оказались мой муж и Б-н. Ваня похудел до неузнаваемости, оказалось, что у него уже было четыре приступа возвратного тифа — и это при тюремном-то питании. Остались кожа да кости. Юрочка, помню, через несколько дней, дома, гладил Ванины ноги — это был пятый приступ — и говорил:
— Похудели ножки, похудели.
Но сейчас в ожидании неизвестного будущего, нам было не до того. Пришли красноармейцы, обыскали нас самым тщательным образом, потом вывели на тюремный двор, открыли перед нами ворота:
— Вы свободны.
***
И вот мы все идем — худые, голодные, оборванные. За три месяца мы не меняли платья. Ваня был арестован в рубахе и рыбацких брюках. Трудно поверить, как может выглядеть рубаха, если ее носить и в ней спать, не снимая три месяца подряд. Только на плечах и на обшлагах, она еще кое-как держалась, остальное были дыры и лохмотья. На мне были остатки серого костюма, которые выглядели совсем неприлично.