Наша крошечная хозяйка нежно взглянула на него и, привстав на цыпочки, похлопала старика по костлявому плечу.
— Давай-давай, а уж я прослежу, чтобы тебя вышвырнули вон.
Подняв мою сумку, Бен прошептал:
— По-моему, они начинают к нам проникаться.
— Я бы не сказала, — карлица поправила свой накрахмаленный передник, — но тем не менее отведу вас в зал заседания. А насчет того, чтоб вас выставить, — это он пошутил. В конце концов, кто здесь хозяин — я или Лысачок?
Бен испустил вздох облегчения, который наверняка услышали на всем Среднем Западе. Я боялась, как бы он не грохнулся на колени и не принялся целовать ей ноги.
— Меня зовут Джеффриз, — сообщила дама, — а он — Пипс.
— Потомок великого мемуариста?[7] — просиял Бен. — Какое же удовольствие я получал, когда в школе меня заставляли читать его творения!
Джеффриз почмокала дряблыми губами.
— Мы туточки не держим всяких таких нервотрепательных книжек. Нам по вкусу приятные истории о людях, которые усаживаются завтракать, кушают свои освященные яички и рассуждают, чем бы угоститься на обед и на ужин.
Мы с Беном разинули рты, но любезная Джеффриз уже повернулась к Пипсу и задула его свечу.
— Ты все с этой своей дрянью! Таскаешь ее повсюду, будто грелку! Давай сюда, а сам отнеси их вещи наверх.
Со скоростью похоронной процессии мы проследовали через унылый темный холл, косясь на покрытый лаком потолок, словно оформленный для игры в крестики и нолики. Бен, против которого работала каждая истекающая минута, наверняка еле сдерживался, чтобы не пуститься бегом. С ротонды второго этажа свисала трехрожковая люстра, напоминающая вывеску ростовщика, а свечка Пипса действительно служила для внешнего эффекта — ибо керосиновые лампы, закрепленные на стенах красного дерева, окутывали лестницу таинственным светом, отбрасывая мрачные тени на картины и темно-бордовые плитки, покрывавшие пол.
Я мысленно представила, как по этой лестнице спускается дворецкий, держа перед собой свечу. "Дамы и господа, хозяин умер не своей смертью, а… в завещании прорех не меньше, чем дырок в сыре".
— Углядели что-нибудь, что стоит спереть? — Остановившись возле двери, Джеффриз скорчила гримасу.
— Я… э-э… любовалась на эту картину, — мой палец ткнулся в сторону ближайшего портрета. На фоне зеленовато-черных разводов машинного масла была выписана чопорная дама с желчным лицом, в просторных черных одеждах, оживляемых белым чепцом, который был завязан бантиком под подбородком особы. Неужели эта мумия когда-то была живой? Палец ее правой руки был воздет кверху.
За моей спиной раздался скрипучий голос Пипса: